В субботу, отоспавшись всласть, я поехал на Московский вокзал и не пожалел денег на купейный билет в пятом Николаевском поезде. Воскресенье должно было стать, мягко говоря, тяжелым днем, поэтому лучше было выспаться как следует. Я вернулся домой, поработал над диссертацией, положил в портфель зубную щетку и пасту (хотя в этом поезде, кажется, их так дают) и поехал на вокзал, на встречу с неведомым, ибо не имел ни малейшего понятия, что ждет меня в Москве и что я могу сделать, чтобы предотвратить божественное безумие Анти-Христа.
А о последующем вы можете узнать из следующей главы.
В поездах, как я уже упоминал, я сплю плохо или вообще не сплю. Но на этот раз я уснул, стоило голове коснуться подушки. И сразу же начался сон…
Я оказался в прекрасном цветущем саду: все белое, деревья как будто покрыты бело-розовым благоуханным снегом — яблони, вишни, сливы, персики, абрикосы. Все полнится изумительным ароматом, и сад гудит от множества пчел, шмелей и майских жуков, тучами носящимися над цветущими кронами деревьев. Сплошной гул в волнах белой и розовой пены. Я прохаживаюсь между деревьями, наслаждаясь теплым влажным весенним воздухом, цветами и молодой изумрудной травой.
Вдруг передо мной прямо из воздуха, из ароматов и цветущей пелены соткалась изящная девичья фигурка то ли в белом, с цветами сливы, японском кимоно, то ли в китайском халате. Да и у самой девушки восточно-азиатская внешность: слегка раскосые глаза и иссиня-черные волосы, собранные в высокий шиньон.
Девушка обратилась ко мне. Ее голос мелодично звенел, словно маленький серебряный колокольчик:
— Гуляй по всему моему саду, но к ручью не подходи. Это опасно.
— Что? Почему? — хотел спросить я, но она уже растворилась в радужном сиянии.
Раздумывая над этим странным происшествием, я вновь двинулся по дорожкам сада и вскоре вышел к берегу небольшого ручья, бегущего в даль меж покрытых зеленой травой и цветущими деревьями холмистых берегов.
Несмотря на предостережение, я как-то совершенно автоматически спустился к воде и стал разглядывать ее блестевшую под лучами солнца и слегка рябившую на легком ветерке воду.
И тут началось! Вода реки забурлила, и из нее на берег устремилась вереница странных существ — каких-то отвратительных зубастых карликов с длинными острыми когтями. И все эти карлики набросились на меня и стали рвать на мне одежду, толкая и таща к воде.
И вот я по колено — нет, уже по грудь — в воде, но меня продолжают тащить. Вода доходит до подбородка, ноздрей, накрывает меня с головой. Перед глазами красные круги…
Внезапно все меняется. Я стою среди самого безрадостного пейзажа, который только могу себе представить. Пустыня, глинистая почва, равнина, перемежающаяся редкими холмами. Ни деревца, ни травинки, ни былинки. Нет даже следов жизни. Темное мглистое небо, тревожный красный отсвет у горизонта. Ни ветерка, ни дуновения. Все мертво, все застыло в каком-то безжизненном штиле.
Раздается звук, напоминающий хлопанье больших крыльев — я настораживаюсь и замираю на месте. Прямо передо мной совершенно неожиданно приземляется нечто огромное, во всяком случае, выше и массивнее меня. С удивлением узнаю драконоида моих прежних видений. Он так же прекрасен и мерзок, как и раньше. Его кожистые крылья полузакрыты, голова качается из стороны в сторону.
— Ты предал нас. Вначале ты злоупотребил нашим доверием, выведал нашу тайну и остался жив. Теперь же хочешь погубить нас. Но нет! Погибнешь ты сам! Пока у нас еще есть верное средство контроля!
Тут он извлек откуда-то уже известную мне спираль, напоминающую молекулу ДНК.
— Кундабуфер, кундабуфер![61] Великое средство управления смертными!
И драконоид разразился каким-то странным кудахтаньем, переходящим в рев.
Затем он взял спираль одной лапой и сильно сжал ее в одном месте. Меня пронзила неописуемая боль, исходившая откуда-то из копчика и распространившаяся по всему позвоночнику до самой головы, до темени. Драконоид продолжал реветь. В этой боли горело и пылало все, все сгорело во мне, все выгорело, и я пал ниц. Драконоид перехватил спираль и снова сжал ее своей когтистой лапой. Я забился в конвульсиях.
— Нет, не будет этого! — раздался у меня над ухом звенящий колокольчиком юный девичий голос.
Боль значительно ослабла, я повернул голову и увидел, что перед драконоидом стоит девушка из сада, но теперь на ней уже не кимоно и не халат, а развевающаяся мантия, напоминающая римскую столу.
— Не бывать этому! — вновь воскликнула она и скинула свое одеяние, упавшее на глинистую землю.
Девушка преобразилась. Вначале она стала зрелой женщиной неописуемой красоты, затем глаза ее запылали огнем бешенства и гнева. Драконоид попятился. Трансформация моей девы-защитницы между тем продолжалась. Ее глаза метали молнии, на груди появилось ожерелье из человеческих черепов. Одна ее рука сжимала трезубец, другая держала пламенеющий меч. С ее губ капала кровь, ее зубы превратились в острые клыки, которые она свирепо скалила, взирая на драконоида. И вот женщина взмахнула мечом и набросилась на него. Чудовище отступило на несколько шагов. Но напор воительницы был стремителен и неотвратим. Драконоид попытался взлететь, однако тут же потерял одно из своих крыльев, немедленно отброшенное мощной дланью с трезубцем в сторону, как можно дальше. Драконоид застонал и попробовал сбить свою противницу вторым крылом, но и в этом не преуспел. Воительница сбила его с ног ударом меча, нанесенным плашмя. Драконоид упал, и женщина пригвоздила его к земле своим трезубцем, а затем прыгнула ему на грудь и заплясала на ней, восклицая: «Э-ма-хо! Э-ма-хо!»
В ужасе я проснулся в холодном поту. В дверях купе стоял проводник и раздавал билеты. Я лежал на спине, и мой позвоночник мучительно болел. Пришлось встать на ноги.
«Вот дурак! — мысленно обругал я сам себя. — Не слежу, как сплю, вот остеохондроз и дает о себе знать».
Я взял билет у проводника, умылся и до прибытия поезда на Ленинградский вокзал Москвы успел съесть выданный еще накануне завтрак. Едва я закончил пить кофе, как поезд медленно подкатил к платформе вокзала и замер в ожидании исхода пассажиров.
И твердь в виссон и пурпур облачает
Чертогов брачных красная свеча,
И снадобье священного врача
До времени умерших воскрешает.
Во чреве недр, во мраке царств Плутона
Росток родится древа бытия.
Не жалит хвост свой древняя змея,
Простил Осирис смертный грех Тифона.
Пределы тьмы Дионис покидает,
Навек иссякли Желтые истоки,
Дитя свое Семела обнимает,
Лазурь Небес земную грудь лобзает,
Умолкли в изумлении пророки:
Титан Урана с Геей сочетает.
Глава XI, в которой все связывается и разрешается
