Здравствуйте, доктора и вы, Лина. Давайте как можно скорее покончим с формальностями. Я знаю, о чем сейчас пойдет речь, поэтому сразу подпишу, что я согласен на обследование и лечение, разрешаю рассказывать обо мне другим вашим коллегам и не имею ничего против того, что эта милая девушка будет записывать наш разговор на диктофон. О том, что эта запись будет использоваться исключительно внутри этого учреждения, и о том, что я имею право не говорить на темы, которые мне неприятны, я оповещен. Ведь именно эти «организационные вопросы» хотели вы мне задать, доктор Коршовски?
Тот не мог не улыбнуться.
Вы угадали, господин Шписс. Но теперь, когда вы так ловко перевернули все с ног на голову, в этом нет необходимости. Лина даст Вам бумагу на подпись.
Пациент не глядя расписался в местах, указанных ему разноцветным ногтем Лины, и вновь поднял голову на Коршовски.
Я ранее не бывал в психиатрических клиниках, если вы об этом хотите спросить, но все эти процедуры одинаковы в любом отечественном лечебном учреждении, оттого я и знаком с ними. Кстати, благодарю Вас за вовремя сделанную мне инъекцию, приведшую меня в чувства. Признаться, мне стыдно за безрассудство моего ночного поведения и прежде всего потому, что я мог погибнуть, так и не докопавшись до истины, что было бы обиднее всего. Вы можете, разумеется, считать меня сумасшедшим и даже прилепить мне ярлык шизофреника, но это ничего не изменит. Мне же нужно совсем немного – постичь суть произошедшего со мной или же убедиться, что суть эта непостижима. Если же вы думаете, что с помощью медикаментов отнимете у меня память и заставите перестать думать об этом чертовом трюке, то Вы ошибаетесь, доктора. Бреда же в моих мыслях не более, чем в Ваших, и лечить тут нечего. А коли Вы тут такие умные, то сможете, безусловно, открыть мне истину после того, как выслушаете мою историю. Ну, так как?
Коршовски и Убертус понимающе переглянулись. Сколько раз уже слышали они нечто подобное от пациентов, мозг которых был просто поедаем злыми собаками – симптомами шизофрении, сколько проникнутых болезненным бредом откровений узнали они от своих подопечных! Ведь бред, в конце концов, тем и отличается от идеи-фикс, что неподвластен ни рассудку, ни логике, ни переубеждениям, сколь бы последовательными и подкрепленными доказательствами они ни были. И лишь открытые в пятидесятых годах прошлого века нейролептики позволяли привести разрушенное восприятие реальности этих людей в мало-мальски удобоваримый для общества вид.
Ну, что ж, господин Шписс, мы ведь для того и пригласили Вас сюда, чтобы разобраться, насколько Ваше состояние болезненно, дружески распахнув ладони ответил Коршовски. – Быть может, Вы и впрямь лишь неверно истолковали для себя какое-то неизвестное вам явление, и ни о каком психозе тут речи не идет! Кстати, насколько все это опасно? Не желаете ли Вы, случаем, предпринять какие-либо меры для спасения… мира или человечества?
Он перегнул, и Убертус бросил на коллегу предостерегающий взгляд. Пациент мог заподозрить издевку в словах Коршовски и вновь впасть в буйство. Однако ничего такого не произошло. Шписс лишь чуть улыбнулся и ответил:
Я понял вашу мысль, доктор. Но, пожалуйста, не беспокойтесь – до этой степени сумасшествия я еще не дошел. Да и то, что я хочу рассказать, никаким образом никого не задевает – даже, пожалуй, меня самого, и никакой опасности, насколько я могу судить, не представляет. Мало того, я и в самом деле не исключаю той версии, что психически болен, но прошу вас перед постановкой окончательного диагноза разобраться, что во всей этой истории правда, а что – болезненные фантазии. Можете Вы мне это обещать?
Разумеется, господин, разумеется, подал голос Убертус. Я – глава этой клиники и не допущу, чтобы кто-то чувствовал себя нами обиженным.
Хорошо, Шписс пригладил волосы. – Тогда слушайте.
V
«Как Вам, должно быть, уже известно, во второй половине девяностых годов прошлого столетия я изучал провинциально-римскую археологию и антропологию в Инсбруке и был настолько увлечен избранной мною наукой, что не нуждался ни в комфорте, ни в деньгах. Все мои скромные доходы я тратил на книги, которые не мог отыскать в библиотеках, и снаряжение для археологических экспедиций, членом которых неизменно являлся. Каждое лето и начало осени я проводил в походах, был занят раскопками и исследованиями, а зимою не пропускал ни одной научной конференции на интересующие меня темы, проходившей в Европе. Впрочем, все это не так важно и прямого отношения к приведшим меня сюда обстоятельствам не имеет, однако Вы должны знать, что я, на основании своего опыта в поисках таинственного, не так уж слаб характером и душою, чтобы позволить всякого рода неожиданностям выбить меня из колеи и заставить бредить. То, что нам иной раз случалось находить в наших экспедициях, и трудности, которые пришлось преодолевать, сделали из меня человека скорее невосприимчивого к чудесам и скупого на фантазии. Потому я и настаиваю на том, что рассказ мой о событиях последних дней – чистейшая правда, а не болезненный симптом.
Извините, что отвлекся. Так вот, постепенно я угомонился, насытился дорожными приключениями и пришел к мысли, что пора устраивать и материальную сторону моей жизни, то есть позаботиться о достойном месте работы. Поскольку, как Вы сами понимаете, специальность моя достаточно редкая, я вряд ли имел шансы на так называемом «свободном рынке» и вынужден был искать свой хлеб при каком-нибудь научном учреждении. Однако хоть я и мог похвастать блестяще защищенной диссертацией, образцовой дисциплинированностью и достаточной для ученого скромностью, в Инсбруке мне места не нашлось: руководство университета предпочло не занимать единственную свободную вакансию иностранцем, и я вынужден был покинуть полюбившийся мне город, удовольствовавшись столь же горячими, сколь и лицемерными, заверениями моих бывших коллег-профессоров о готовности «дружить со мной научно и не терять контакта».
Некоторое время я был без работы и подумывал уже о переквалификации, когда мне повезло: в университете Вюрцбурга освободилось место в одной из антропологических лабораторий факультета культуры и географии, и тот, кто отвечал за набор сотрудников, наткнулся на мою анкету. Меня пригласили на собеседование, и неделей позже я уже состоял в штате, имея возможность не только снять квартиру поприличней, но и заняться тем, что меня интересовало.
Должен сказать, что во время раскопок и при изучении найденного более всего привлекали меня не вещи, характеризующие исследуемую эпоху, навроде наконечников от стрел или бесконечных осколков всяких там глиняных горшков, а человеческие останки, кости. Мысленно я всегда пытался представить себе внешность тех людей, черепа которых держал в руках, нарисовать образ того мужчины или той женщины, что когда-то, как и я, были жителями этой планеты, передвигались, разговаривали и заботились о ежедневных пустяках, а теперь вот служат своим любопытным потомкам материалом для исследований. Эти мысли полностью поглощали меня, я мог целую ночь напролет разглядывать какой-нибудь мало-мальски сохранившийся череп, гадая, какой формы были у этого человека уши, и имел ли он сросшиеся брови. Я стремился рассмотреть в мертвых костях прошлую жизнь, душою прочувствовать ту эпоху, к которой они принадлежали. Опасаясь недоумения со стороны сокурсников и ученой братии, я никому не рассказывал о своих мыслях – ну, разве только вскользь – и мечтал лишь об одном – получить возможность проводить серьезные исследования в этом направлении.
