Какие громкие звуки. Как все слышно. Тук, тук, тук… Шаги или сердце стучит? Все-таки сердце. Как же все это внутри меня. А горло царапают две строчки. Я уже и забыла о них совсем. Надо произнести. Произношу. Произнесла.
Не на-до! Нет!
Как же все это внутри меня. Что же делать? От Здания толчками исходят ненависть и страх, страх и ненависть, сплетаются в кулак, долетают сюда и бьют меня в живот угрозой незатейливой смерти. Умереть – мне? Теперь? Что за чушь. Ненависть твоя, страх твой, мученичество твое – все чушь собачья, слышишь?! Все, что от тебя исходит, – бред! Все, что толкает меня в грудь, все твои импульсы, весь твой ужас, все твое злорадство, вся твоя решительность и злость – не существуют! Потому что…
Я побежала.
Вниз, вниз, скорей, потому что это все, финал, хватит, потому что трескается потолок, падает штукатурка, с грохотом взрываются белые тела ламп, и так безостановочно, этому не будет конца, потому что оно само – конец, потому что надо встретить и увидеть его опять, раньше, чем обвалится потолок, а он обвалится, это уж точно. Здание умирает, бьется в конвульсиях, так вот, что происходило с воротами во сне – они, оказывается, тоже умирали, все-таки это было будущее. Бежать, бежать, не думая ни о чем. Чтобы снова не остаться одной. Пусть это уже все – но чтобы не одной.
Воздух взорвался? Нет, кажется, нет. И в который раз – что это? Слова?! Голосит Здание, кружится голова, немеют мысли, ухмыляются разбитые окна. Нет, ты меня так не возьмешь. Я все равно найду, слышишь, я найду его, я все равно найду… Черт, откуда дверь на лестнице?! Только…
Она покачивалась на одной петле и скрипела. Дверь. Открытая дверь. Нет, не может этого быть. Это не может быть ТАК ПРОСТО…
Открытая дверь. Я шла к ней, наверное, всю жизнь. Шла, держась за руку высокого измученного человека с опухшими веками, шла по белым углям жаровни, по зеркальным осколкам, по ледяной воде, шла мимо сгустков темноты и паутины, мимо разбившегося в ничто голубя, мимо пепла, газет и сигаретного дыма, мимо слепоты, порезанных рук, мимо клочьев тумана, шла, а за моей спиной гибло, рушилось Здание.
Я толкнула дверь рукой, я спустилась по ступенькам – раз, два, три – я ступила босой ногой в блаженную слякоть двора. Ворот больше не было. Вместо них покачивались две ржавые створки, готовые рассыпаться в прах. Я шла к ним в гуле скрипичного оркестра, в урагане собственного дыхания. Я не верила, что так может быть на самом деле. Но так было. Я коснулась рукой одной из створок, волосы пошевелил ветер. Она качнулась в сторону, я зажмурилась, шагнула вперед, а кто-то – возле, вокруг, во мне – сказал:
– Ты же видишь, мы идем к маме.
ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ
ЗДАНИЕ
Эпилог
Это было тогда, когда не было нас,
Это было тогда, когда не было их,
Это было, когда загорался Клаас,
И его едкий пепел сквозь время проник
Прямо в сердце…
Зимовье зверей.
Была осень. Город сонно ежился в утренней сырости и не хотел просыпаться. Птицы уже отчирикали рассвет и теперь тоже молчали, нахохлившись и разобидевшись на весь мир. Холодно. На земле не осталось желтых листьев, они все пожухли еще месяц тому, когда ветер остервенело раздевал деревья. Земля молча приняла неприглядную бурую дерюгу, уже ничего не ожидая. Жизнь все расставляла по своим местам. Деревья тянулись вверх черным кружевом голых веток и растерянно покачивали, словно в недоумении, встрепанными шевелюрами птичьих гнезд. Птицы расхаживали по веткам, по земле и по небу, степенно и строго поглядывали по сторонам, а иногда немузыкально кричали.
Город спал. Потому что осень, и сыро, и холодно, и полседьмого утра, и небо затянуто серым… По улочке шла девушка.
Она медленно ступала босыми ногами по холодной осенней слякоти. Недавно шел дождь, и, кажется, собирался пойти еще. Размокшая земля еле слышно чавкала, отзываясь на неуверенные шаги. Девушка шла и вглядывалась в темные окна, вздрагивая от утренней сырости. В некоторых квартирах зажигался свет, и тогда она вся устремлялась к новому желтому огоньку, как будто встретила знакомого, а потом снова начинала искать что-то глазами. Она шла и мела мостовую обтрепанным подолом длинного серого платья, грязного, измятого и кое-где порванного. Прямые светлые волосы ниже поясницы свисали слипшимися прядями и набухали влагой. На бледном худом лице жили одни глаза – серые пустоты, осенние лужицы, почти высохшие. Кажется, она очень долго не спала.
Где-то далеко, над морем, должно быть, собрался туман – протяжно-усталые стоны маяков чуть доносились до стертых булыжников мостовой, рассеченных трамвайными рельсами. Была осень.
Девушка шла и шла, неизвестно, куда и зачем, никем не замеченная, никому не нужная, ко всему безразличная. Под ее глазами залегли густые тени, между бровями вертикальными черточками врезались две безжалостные морщинки.
Пожилая дворничиха, сгребавшая листья в подворотне, окинула девушку подозрительным взглядом. «Ишь, дылда здоровая, нет, чтоб работу себе найти, так она уже с утра раннего…» – неодобрительно подумала дворничиха и сплюнула в кучу мусора.
Наверное, был входной. Продрогший студент-медик, возвращавшийся с ночного дежурства, буквально наткнулся на нее, выскочив из какого-то переулка. При виде ее босых ног, открытой шеи и влажных волос студента взяла легкая оторопь. Он отступил на шаг и даже открыл рот, чтобы сказать «извините». Она подняла на него задумчиво-отрешенный взгляд, посмотрела сквозь и пошла дальше, не сказав ни слова. Мертворожденное «извините» растаяло в воздухе облачком пара. «Да, много у нас сумасшедших последнее время развелось, – подумал студент-медик, поплотнее застегнув куртку и спрятав руки в карманы. – Непременно же схватит пневмонию, а потом лечи ее… бесплатно…»
Город терпел утро. Большая часовая стрелка ползала по замкнутому кругу. По кругу ездили трамваи, ходили люди, плавали облака, летали птицы. По кругу светило солнце.
Девушка медленно шла по улице, хотя давно уже успела порезаться и замерзнуть. Из распоротой ступни выбиралась кровь, тело энергично встряхивал озноб. Девушка шла. «Возможно, человек ко всему привыкает, – подумала вечная старушка, увидев ее из окна кухни, – и к такой жизни тоже…»
Улочка расширилась и незаметно влилась в маленькую круглую площадь. Трамвайные рельсы сделали круг и уползли куда-то по соседству. В центре площадного пятака стоял домик диспетчера, ночной киоск и кучкой толпились люди. Девушка прошла еще шага два и остановилась.
Во влажном утреннем воздухе ленивая сумятица разговоров главенствовала над всем. Голоса звучали негромко, но очень четко, словно вплетаясь в канву испорченного радио-эфира.
