чем носят трансвеститы.
– О, Джек. Я хотела бы попросить вас об одном большом одолжении. Не могли бы вы один часик присмотреть за миссис Ван ден Берг? Мне нужно кое-куда выскочить. Кое-что произошло, и это очень важно. Чрезвычайная ситуация.
Чрезвычайная ситуация, ага, конечно.
– Боюсь, я не могу. Мне нужно следить за камерами внизу.
Глаза у Хельмы вспыхнули, взгляд стал жестким, заставив меня замереть на месте. Это была не та женщина, которой можно было перечить.
– Ничего страшного, если вы сделаете это чуть позже. Она уже поела и приняла лекарство, поэтому у вас не будет с ней никаких проблем. Это вам.
Лакированные коготки Хельмы сунули мне в одну руку две банкноты по двадцать евро и надавили на пальцы, чтобы я сжал деньги в кулаке.
Я снова попытался отказаться и вернуть деньги, но Хельма поспешно зашикала на меня, словно на домашнего кота, и улизнула в квартиру. Входя, я задумался, не совершаю ли я какую-то незаконную сделку и не становлюсь ли замешан в пленении и вымогательстве у местного аналога Говарда Хьюза.
Но не успел я сориентироваться в тускло освещенной прихожей пентхауса, как из гостиной заверещал знакомый голос:
– Флорина! Флорина! Флорина! Выпусти их! Ради бога, выпусти их! Флорина! – Это была миссис Ван ден Берг, несомненно, вырванная из медикаментозной дремы громким голосом Хельмы из прихожей, когда та пригласила меня вглубь темной и захламленной квартиры. Хельма повела меня на кухню, но остановилась и закричала в открытую дверь по правую сторону коридора.
– Прекратите! Вы просто выпендриваетесь, потому что здесь Джек! Хотите привлечь к себе внимание!
Для меня это не было похоже на «выпендривание», и я внутренне съежился от неловкости всей ситуации. Я устроился в Дулле-Грит-Хёйс, чтобы избегать взаимодействия с другими людьми и, как следствие, предсказуемых конфликтов.
– Флорина! Флорина! Флорина! Она бьет меня! – не унималась миссис Ван ден Берг.
– Хватит! Прекратите! – закричала Хельма.
Из коридора я заглянул в гостиную, пока Хельма и миссис Ван ден Берг верещали друг на друга, словно два стервятника в гнезде, дерущиеся за мышь-полевку.
Вся комната была заставлена запечатанными коробками с пометкой «ХРУПКОЕ» вперемешку с клонящимися грудами документов и квитанций. Вокруг фарфоровых фигурок и серебряной посуды громоздились стопки писем. Казалось, здесь кто-то занимался бизнесом или какими-то махинациями. Все остальные двери в коридоре были заперты на засов. Я так и не понял почему. Хотя после того, что Хельма и миссис Ван ден Берг явили мне, мое дальнейшее любопытство относительно их условий проживания быстро улетучилось.
В углу, среди завалов, отгороженная огромным телевизором, сидела в своем кресле миссис Ван ден Берг. Ее безволосая вопящая голова выглядела жутко в бледно-зеленом свете от мерцающего экрана.
– Ну, дорогая! Ну, сладенькая! Тише, тише, дорогая! – кричала Хельма на миссис Ван ден Берг, пытаясь ее успокоить.
Затем мои глаза переместились на огромную картину, висящую между балконными дверями и обеденным столом. Это был ростовой портрет молодой миссис Ван ден Берг. Невыносимо красивое, царственное лицо смотрело вниз, равнодушное к невзгодам и бесчестию, обрушившимся на нее в последние годы. Белые как лед волосы убраны назад под алмазную диадему. Гладкий, словно фарфор, лоб. Идеальной формы нос под тонкими изгибами высокомерных бровей. Пухлые красные губы застыли в легкой улыбке. Белые атласные перчатки натянуты до локтей. Сверкающее на шее ожерелье подчеркивало шею принцессы; длинное белое платье облегало соблазнительные линии и изгибы ее тела. Но именно поразительно холодные глаза по-настоящему очаровали меня и лишили сил. Было больно смотреть в них, но отвести взгляд было невозможно. Они обладали каким-то пронзительным любопытством и показывали пылкость и ранимость вдохновленной и страстной женщины.
Но от источаемого картиной чувства обреченности, трагедии того, что все это вскоре должно было погрязнуть в безумии, у меня перехватило дыхание. Будто портрет был заказан очень вовремя, чтобы запечатлеть остатки ее очарования, прежде чем она станет чем-то совершенно иным.
К горлу у меня подступил комок. Помню, в голову пришло сравнение с ангелом. Да, с ангелом. И это сравнение было здесь максимально уместно.
Миссис Ван ден Берг и Хельма тоже затихли и обратили взгляды в мою сторону. Миссис Ван ден Берг улыбнулась со своего кресла, узнав своего поклонника.
А затем чары рухнули. Этот момент отодвинул Хельму на задний план. Стуча каблуками, она пересекла комнату и вновь закрыла собой эту великую красоту.
– Она становится такая неспокойная! Это все новое лекарство! От врачей никакого проку! Четыре сотни евро за вызов, и никакого проку! – Теперь она говорила о деньгах, напоминая при этом уродливую пародию на свою красавицу-хозяйку, которую, возможно, давно уже презирала. Хельма вульгаризировала само пространство, в котором висела картина.
Меня затошнило, и я захотел вернуться вниз, к своему креслу. Тем более, что Хельма глядела на меня со смесью подозрения и недоумения. Я по моему опыту знал, что этот взгляд был характерен для тех, кому нравилось меня недооценивать. Затем Хельма направилась к выходу, по пути задев меня и провокационно проведя рукой по моей груди.
– До свидания, дорогая! – крикнула она миссис Ван ден Берг.
– Флорина! Флорина! Флорина! – позвала со своего кресла старуха.
– Но… но что мне делать? – умоляюще спросил я Хельму, последовав за ней.
– Просто присматривайте.
– Но что, если ей потребуется что-нибудь? Если ей захочется в туалет?
– Насчет этого вам не стоит беспокоиться. Она будет просто смотреть свои телепрограммы.
– Она может упасть.
– Как? Она не ходит уже двадцать лет. Вы взяли деньги достаточно легко, и я не прошу от вас многого. Вы же можете смотреть в оба, не так ли? Vaarwel (до свиданья – датс.), любовь моя! – Она исчезла, закрыв за собой дверь.
Оставшись наедине с миссис Ван ден Берг, я спрятался на кухне, которая была прямо через коридор от гостиной. Окруженный грязной посудой и столовыми приборами, старыми газетами и полиэтиленовыми пакетами, набитыми пожелтевшими каталогами и мусором, я решил ждать своего приговора. Если миссис Ван ден Берг подаст сигнал бедствия, я загляну к ней. В противном случае буду оставаться вне ее поля зрения. Поскольку стоило ей увидеть меня – а она всегда высматривала меня со своего кресла, – она начинала звать Флорину своим жутким верещащим голосом.
В этой темной, затянутой коричневатой пеленой квартире меня посетили самые болезненные мысли о возрасте и старении. Эти черные ощущения и мысли распространялись и на мою собственную жизнь, и на все человечество. Я чувствовал, что отчаяние и неподвижность были единственными естественными результатами жалкой борьбы, коей являлась жизнь. В какой-то момент я даже закрыл лицо руками. Мне
