Его мать умерла три дня назад. Она умерла на койке в коридоре больницы, забитом тысячами других умирающих. Склоняясь над ней, он думал, что сойдет с ума от поднимавшейся вокруг вони мочи и экскрементов, от бормотания людей, впавших в состояние бреда, от хриплого дыхания и от криков боли и страдания. Перед смертью мать не узнавала его. Не было никакого предсмертного просветления. Просто ее грудь поднялась и опустилась очень медленно, словно проколотая шина. Он просидел рядом с ней около десяти минут, смутно предполагая, что надо дождаться, пока выпишут свидетельство о смерти или пока кто-нибудь не спросит его о том, что произошло. Не спрашивать об этом не было никакой нужды — смерть была повсюду. И никакой серьезный молодой доктор не собирался подходить, выражать симпатию и запускать в ход механику смерти. Он взял ее сумочку, достал оттуда ручку, булавку и листок бумаги. На листке он написал ее имя, адрес и, после кратких вычислений, возраст. Он приколол листок к карману ее блузки и заплакал. Поцеловав ее в щеку, он направился к выходу, чувствуя себя дезертиром. На улице ему стало намного лучше, хотя вокруг него сновали обезумевшие, больные люди и военные патрули. А теперь он сидел на скамейке в Центральном Парке и грустил о более абстрактных вещах — о крахе своей карьеры, о том времени в Лос-Анджелесе, когда они вместе с Ивонной смотрели чемпионат по бейсболу, зная, что за этим последует любовь, и о Руди. Больше всего он грустил о Руди и жалея, что не может вернуть назад шесть потерянных лет и протянуть Руди двадцать пять долларов, слегка улыбнувшись и пожав плечами.
Направляясь к открытой эстраде, он увидел, что на одной из скамеек сидит женщина. Ей, наверное, было около пятидесяти, но она изо всех сил старалась выглядеть моложе. Она была одета в дорогие серо-зеленые слаксы и шелковую блузку.
Услышав звук шагов, женщина обернулась. В одной руке у нее была таблетка, и она небрежно швырнула ее в рот, как зернышко жареного арахиса.
— Привет, — сказал Ларри. У нее были голубые глаза, в которых светился острый ум. Она носила очки в тонкой золотой оправе, а ее сумочка была оторочена мехом, который выглядел, как настоящая норка. На пальцах у нее было четыре кольца — одно обручальное, два перстня с бриллиантами и один с изумрудом.
— Эй, я не опасен, — сказал он. Фраза получилась глупая, но на пальцах у нее было, по крайней мере, тысяч двадцать долларов.
— Да, — сказала она. — Вы не выглядите опасным. Как, впрочем, и больным. — Произнося последнее слово, она слегка повысила интонацию, превращая свою фразу в вежливый полувопрос. Но выглядела она не очень спокойно: левая сторона ее шеи дергалась в небольшом тике, а за проницательностью голубых глаз скрывался тот же самый тупой шок, который Ларри увидел сегодня утром в своих глазах, когда брился.
— Нет, я, похоже, здоров. А вы?
— Не вполне. Вы знаете, что у вас к ботинку прилипла обертка от мороженого?
Он посмотрел вниз и убедился, что так оно и было. Это заставило его покраснеть, так как он подозревал, что тем же тоном она могла бы сообщить ему о том, что у него расстегнута ширинка. Стоя на одной ноге, он попытался содрать обертку.
— Вы похожи на аиста, — сказала она. — Сядьте и попытайтесь еще раз. Меня зовут Рита Блэкмор.
— Приятно познакомиться. Я — Ларри Андервуд.
Рита Блэкмор улыбнулась ему, и он вновь был поражен ее небрежной, но элегантной красотой. Она была похожа на женщину из романа Ирвина Шоу.
— Когда я услышала ваши шаги, я чуть не спряталась, — сказала она. — Я подумала, что это идет человек в разбитых очках, который постоянно вопит о том, что чудовища приближаются. Он напоминает мне безумного Диогена.
— Ну да, ищет честное чудовище, — сказал Ларри и засмеялся.
Она достала из отороченной норкой (возможно) сумочки пачку ментоловых сигарет и закурила, выдохнув облачко дыма.
— Тем не менее, он не болен, — сказал Ларри. — В отличие от большинства других.
— Швейцар в моем доме выглядит очень хорошо, — сказала Рита. — Он по-прежнему стоит на посту. Когда я выходила сегодня из дома, я дала ему на чай целых пять долларов. Интересно, за что? За то, что он не болен или за то, что стоит на посту? Как выдумаете?
— Я слишком мало знаю вас, чтобы ответить.
— Конечно, вы меня не знаете. — Она убрала сигареты обратно в сумочку. Внутри он заметил револьвер. Проследив направление его взгляда, она сказала: — Это револьвер моего мужа. Он был чиновником крупного нью-йоркского банка и умер два года назад от удара.
Между ними на дорожку приземлился зяблик и принялся клевать землю.
— Он жутко боялся воров и купил себе этот револьвер. Ларри, правда, что когда из револьвера стреляют, то бывает очень сильная отдача и страшный гром?
Ларри, никогда в своей жизни не стрелявший из револьвера, сказал:
— Не думаю, что от такого маленького будет сильная отдача. Он тридцать восьмого калибра?
— По-моему, тридцать второго. — Она вытащила револьвер из сумки, и Ларри заметил, что в ней также было много пузырьков с таблетками. На этот раз она не следила за его взглядом, она смотрела на большую китайскую вишню шагах в пятнадцати от скамейки. — Надо испытать его. Как вы думаете, я попаду вон в то дерево?
— Не знаю, — сказал он опасливо. — Мне кажется, что…
Она спустила курок и раздался впечатляющий гром выстрела. В вишне появилась большая дырка.
— Точно в цель, — сказала она и подула в ствол, как заправский стрелок.
— Очень неплохо, — сказал Ларри.
— В человека я бы не смогла выстрелить. Я совершенно в этом уверена. Да и скоро не в кого будет стрелять, верно?
— Ну, я не знаю.
— Вы смотрели на мои кольца. Хотите одно?
— Что? Нет! — Он снова покраснел.
— Как банкир, мой муж верил в бриллианты. Он верил в них так же, как баптисты верят в конец света. У меня очень много бриллиантов, и все они застрахованы. Но если кто-нибудь попросит у меня их, я тут же отдам. В конце концов, это ведь просто камни?
— Мне кажется, вы правы.
— Конечно, — сказала она, и левая сторона ее шеи вновь содрогнулась в тике.
— Что вы собираетесь сейчас делать? — спросил Ларри.
— Что бы вы предложили?
— Я не знаю, — сказал Ларри и вздохнул.
— То же самое и я вам собираюсь сказать.
Она вздохнула, и вздох перешел в дрожь. Она открыла сумочку, достала пузырек и положила себе в рот капсулу.
— Что это?
— Витамин Е, — сказала она с яркой, фальшивой улыбкой. Шея еще раз дернулась от тика. Потом она вновь обрела безмятежность.
— В барах никого нет, — неожиданно произнес Ларри. — Я зашел к Пэту на Сорок Третью, и там было абсолютно пусто. Я налил себе и ушел, оставив стакан на стойке.
