– Графтон… – презрительно повторил Кейси. – Красивые виды, а городок дерьмовый. И по ней не скажешь, что она обручена, когда ты сидишь в ее забегаловке.
– Кейси!
– Нет, не пойми меня неправильно. Я бы никогда не посоветовал своему подопечному совать свой нос – не говоря уже о члене – в отношения другой пары. Это прямой путь к тому, чтобы снова запить. Но я хотел спросить… Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?
– А вам и это нужно знать?
– Мне нужно знать о тебе все.
– Как раз сейчас у меня никого нет. Была та медсестра в Ривингтоне. Я вам о ней рассказывал…
– Сара… Как ее там?
– Олсон. Мы уже начали подумывать о том, чтобы съехаться, но ей предложили отличную работу в центральной больнице Массачусетса. Мы иногда переписываемся по электронной почте.
– Никаких отношений в первый год завязки. Это одно из важнейших правил, – сказал Кейси. – Очень немногие бросившие пить алкоголики относятся к нему серьезно. В отличие от тебя. Но сейчас, Дэнни… Настало время завести себе постоянную подругу.
– Ничего себе! Мой наставник на глазах превратился в доктора Фила[11]! – воскликнул Дэн.
– Разве твоя жизнь не стала лучше? Разве не улучшилась она по сравнению с тем днем, когда ты сошел с автобуса, трясущийся, с налитыми кровью глазами?
– Вы сами знаете, что улучшилась. Она лучше, чем я мог себе представить.
– Тогда подумай, не пора ли с кем-то разделить ее. Вот и все, что я хотел сказать.
– Я запомню это. А теперь давайте поговорим о чем-нибудь другом. О «Ред сокс», например.
– Сначала я должен спросить тебя кое о чем еще как твой куратор. А потом мы снова сможем стать друзьями, болтающими за чашкой кофе.
– Валяйте… – Дэн настороженно посмотрел на него.
– Мы почти никогда не обсуждали твою работу в хосписе. То, как ты помогаешь людям.
– Не обсуждали, – подтвердил Дэн, – и я предпочел бы не поднимать эту тему и в дальнейшем. Вы же знаете, что нам внушают под конец каждой встречи АА, верно? «Когда вы сейчас выйдете отсюда, то все, что вы здесь видели, все, что вы здесь слышали, должно остаться в этих стенах». Именно так я отношусь и к прочим составляющим моей жизни.
– На какую конкретно составляющую твоей жизни оказывал влияние алкоголь?
Дэн вздохнул.
– Вам известен ответ и на этот вопрос. Пьянство влияло на все аспекты моей жизни.
– Вот видишь? И ты по-прежнему ничего не хочешь мне рассказать?
Когда Дэн промолчал, Кейси продолжил:
– В Ривингтоне тебя уже прозвали «Доктор Сон». Слухами земля полнится, Дэнни.
Дэн по-прежнему хранил молчание. Часть пудинга так и осталась на тарелке, и Патти будет ворчать, если он его не доест, но аппетит у него пропал. Он предвидел, что однажды они затронут эту тему, и знал, что теперь, после десяти лет воздержания (и после того как у него самого появилась пара подопечных, которых он курировал в АА), Кейси будет держаться в определенных рамках, но все равно хотел избежать этого разговора.
– Ты помогаешь людям умирать. Конечно, ты никого не душишь подушками и не делаешь ничего в этом роде. Никто и мыслей таких не допускает, но все-таки ты как-то им помогаешь. А как? Об этом никому ничего не известно.
– Я просто сижу рядом с ними, вот и все. Немного с ними беседую, если им того хочется.
– Ты работаешь над Шагами, Дэнни?
Если бы Кейси сменил тему разговора, Дэн бы только обрадовался, но он знал, что это не так.
– Как мой наставник, вы прекрасно знаете, что работаю.
– Да, ты просишь помощи утром и благодаришь на ночь. Встав на колени. Итого три шага. Четвертый касается всей этой лабуды о переоценке моральных ценностей. А как насчет пятого?
Всего программа состояла из Двенадцати шагов. Их зачитывали вслух перед началом каждой встречи, в которой Дэн принимал участие, и он знал все наизусть.
– Признать перед Богом, самим собой и людьми истинную причину своих дурных поступков и рассказать о них.
– Вот-вот. – Кейси поднял чашку с кофе, отхлебнул из нее и посмотрел на Дэна поверх кромки. – Это ты выполнил?
– Преимущественно. – Дэну внезапно захотелось оказаться сейчас где-нибудь в другом месте. Почти в любом месте, но не здесь. А еще – причем впервые за очень долгое время – ему захотелось выпить.
– Догадываюсь, как это было. Ты признался самому себе во всех своих дурных поступках, поведал Богу, каким ты его не понимаешь, обо всех своих скверных делишках, и рассказал одному человеку о большинстве своих дурных дел. Угадал?
Дэн ничего не ответил.
– Так послушай, что я об этом думаю, – продолжил Кейси, – и поправь, если ошибусь. Шаги восьмой и девятый говорят о нашей обязанности исправить все зло, которое мы причинили в прошлом, когда напивались до умопомрачения двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. И я считаю, что часть твоей работы в хосписе, ее важнейшая часть как раз и является попыткой загладить свою прежнюю вину перед людьми. Но я также предполагаю, что остался по меньшей мере один прескверный поступок, который тяжким грузом лежит у тебя на душе, потому что тебе чертовски стыдно рассказывать о нем. И уж поверь мне, ты в этом не одинок.
Дэн подумал: Мама.
Дэн подумал: Саха.
Он увидел красный бумажник и жалкую пачку продуктовых талонов, а еще – немного денег. Семьдесят долларов: достаточно, чтобы не просыхать дня четыре. Пять дней, если правильно распределять дозы, а закуску свести к минимуму. Он увидел деньги в своей руке, а потом – как эта рука кладет их в карман. Он увидел малыша в футболке «Брейвз», с отвисшим подгузником.
Он подумал: Того мальчугана звали Томми.
Он подумал (не в первый и не в последний раз): Я никогда и никому об этом не расскажу.
– Дэнни? Ты и теперь не хочешь ничем со мной поделиться? Мне кажется, тебе есть чем. Я не знаю, как давно ты таскаешь на себе это треклятое бремя, но ты можешь сейчас разделить его со мной и выйти отсюда с чувством, что стал на сто фунтов легче. У тебя получится, я уверен.
Он вспомнил, как малыш потопал к своей маме
(Дини ее звали Дини)
и как в пьяном забытьи она обняла его и прижала к себе. Они лежали лицом к лицу в столбе солнечного света, пробивавшегося сквозь грязное окно спальни.
– Нечего рассказывать, – сказал он.
– Облегчи душу, Дэн. Советую тебе это и как друг, и как наставник.
Дэн стойко выдержал прямой взгляд собеседника, но ничего не сказал.
Кейси вздохнул.
– Во время скольких встреч, в которых ты участвовал, кто-то открывал для себя простую истину, что нельзя исцелиться, пока остаются секреты? В сотне? В тысяче? Из всех правил, выведенных членами АА, это – старейшее.
