– Я бы не стала входить в такие двери. Точно не стала бы.
– А я бы стал. Те двери, в которые не стоит входить, обычно никак не обозначаются. И напротив, подобные надписи на дверях свидетельствуют о том, что кто-то очень не хочет, чтобы мы сюда входили.
– Мне все-таки страшно…
Тоска оглянулась и поежилась.
– Стой тут, – сказал я ей. – Я скоро вернусь. Если что – кричи громко.
Я крутанул томагавк.
– Ты же сам говорил, что в таких ситуациях ни в коем случае нельзя расходиться! – сказала Тоска. – Что по одному почикают…
– Это верно. Молодец, Тоска, быстро учишься. Только вот тут что…
– Что?
– Ты уверена, что не разочаруешься? – Я постучал пальцем по слову «смерть».
– В чем? – Тоска посмотрела на дверь. – В чем я не разочаруюсь? В смерти?
– В охоте на ведьм. Во всем этом нашем мероприятии.
Тоска задумалась. Сняла шапочку и принялась чесать голову.
– Нет, – сказала она через минуту. – Не разочаруюсь.
– Ну, гляди.
Я отошел от угрожающей двери и ударил ногой чуть выше замка.
И, конечно же, замок не выдержал.
Я вошел внутрь.
Так все и оказалось – раньше тут размещался спортзал. Это хорошо было видно по высоким потолкам, болтающимся обрезанным канатам и ободранным баскетбольным щитам, как будто в зале тренировалась сборная США, состоящая преимущественно из негров не последнего размера. И по большим окнам от пола до потолка.
Все пространство от двери до окна и от правой до левой стены было заставлено мольбертами. Штук, наверное, двести мольбертов, а может, и больше. Мольберты стояли друг к другу впритык, даже непонятно, как на них можно было рисовать. На каждом мольберте одна и та же картина – белый мох, белые, чуть с желтоватым отливом осины, синий дрожащий воздух. Вдалеке между соснами размытое красноватое пятно. Ничего особенного. На первый взгляд. Но потом…
Я смотрел в эти осины, смотрел и почему-то не мог оторваться. Голова у меня начала кружиться, картина будто тянула в себя. И в какой-то момент я вдруг даже не почувствовал, я просто понял: сейчас из-за этих осин появится что-то кошмарное…
Тоска положила руку мне на плечо. Я вздрогнул, затем потряс головой, выбрасывая из мозгов обрывки этого наваждения. Паровозов добился того, чего хотел. Картина на самом деле дырявила голову. Детям и беременным женщинам лучше не смотреть.
– Тебе не кажется, что здесь что-то не так? – Тоска оглядывала спортзал. – Что-то не так, только я никак не могу понять, что именно… В этом зале чего-то не хватает.
– Знаю я, чего тут не хватает. Тут не хватает физкультурника. Этакого бодрого-пребодрого физкультурника со свистком. А еще лучше дохлого физкультурника. Чтобы висел на баскетбольном щите, а в волосах у него ласточки свили бы гнездо. Дохлый физкультурник на баскетбольном щите – вот картина, способная излечить раны моего сердца…
– Хватит шутить, – остановила меня Тоска. – Здесь чего-то не хватает на самом деле. Слушай, а почему этой картины так много? Зачем кому-то столько «Осиновых рощ»?
– Знаешь, Тоска, художник Саврасов рисовал «Грачи прилетели» целую кучу раз, не сосчитаешь даже. К нему приходят и говорят: Саврасов, дружбан, не будь медузой, нарисуй «Грачей», а он им – чуваки, да ради бога! Бац-бац – и готово, грачи прилетели. Чувакам – грачи, Саврасову – бабульки. Здесь, мне кажется, то же самое происходит… Примерно. Кто-то усиленно копирует эту легендарную «Осиновую рощу», чтобы потом продать ее за биг бабки. Может, уже и заказы получены.
– Да уж…
– Поэтому я и говорил, что не стоило тебе сюда заглядывать. Разочаруешься…
Я пнул ближайший мольберт, и он грохнулся на пол.
– Вообще-то считалось, что эта картина производит жуткое впечатление. – Тоска разглядывала полотно на соседнем мольберте. – А она не производит. Странное, пожалуй, да. А жуткое – нет. Слухи. Нельзя верить слухам.
– Жуткой была картина в альбоме, – сказал я. – То есть не картина, а набросок. Говорят, что люди хлопались в обморок, когда его видели. А с некоторыми начинали происходить удивительные вещи…
– Знаю, знаю, ты уже тысячу раз рассказывал.
Я пожал плечами.
– Ну, хорошо, – сказал я. – Давай искать этого придуркоида, он наверняка где-то поблизости.
– Ты думаешь, Паша здесь? – тихонько спросила Тоска.
– Больше негде. Без сомнения, это логово, без сомнения, я чувствую. А потом, у меня есть одна особенность организма: когда поблизости находится тип с именем Паша, пупырышки начинают по коже идти. И сейчас это такие пупырышки, что за ними может спрятаться божья коровка средних размеров. Так что надо хорошенько здесь все осмотреть, и мы его непременно найдем. Идем туда.
И я двинулся налево, вдоль стены. Тут вообще можно было ходить только вдоль стен, все остальное место занимали картины, я уже говорил. Я продвигался медленно и не торопясь, ожидая какого-нибудь дурацкого подвоха, ловушки какой-нибудь. Растяжки с гранатой, волчьей ямы, наковальни под потолком.
Но ничего не происходило. Все было тихо, все было в порядке. Вот только ни с того ни с сего я упорно ощущал в этом спортзале чье-то неприятное присутствие. Я давно имел дело с разной пакостью, поэтому чувствам своим доверял.
В этом зале кто-то был. И этот кто-то не был человеком. От человека так страшно не бывает.
И про пупырышки. Про пупырышки я не соврал.
Мы двигались вдоль стены медленно, будто по карнизу на большой высоте. Правой рукой я сжимал томагавк, ругая себя за то, что позабыл надеть перчатки – пот щипал ободранные ладони, рукоятка томагавка скользила. Тоска двигалась за мной на расстоянии метра. Левой рукой я осторожно отодвигал мольберты.
Шагов через двадцать я отодвинул последний мольберт.
– Ой! – Тоска больно вцепилась мне в руку.
– Тише ты!
Мы остановились. Я задержал дыхание и прислушался.
Вроде тихо. Значит, показалось. Показалось, что кто-то мычал. Или стонал. Но нет, вроде на самом деле тихо…
– Все в порядке, – сказал я.
– Паши не видно?
– Вдоль этой стены не видно, тут только груша, надо обойти весь зал.
В углу на специальном кронштейне была укреплена здоровенная боксерская груша. Коричневая, иностранного производства, о чем свидетельствовала надпись «Kick me», что в приблизительном переводе означало «чувак, ударь меня покрепче».
– Предлагает ударить, – сказал я. – Не могу пройти мимо, отказаться от такого заманчивого предложения.
– Почему тут груша сохранилась? – спросила Тоска. – Тут что, художник-боксер живет?
Я не ответил. Всегда хотел иметь дома такую грушу. Большую. Чтобы можно было бить руками, ногами, головой, а если разбежаться, то и всей тушкой.
Эта груша была как раз из таких. Я напряг шею, разбежался и как следует ее боднул.
