– И люби, Васенька, и я тебя люблю, – сказал старик, – но только не следует, мой друг, от этих моих воззрений волноваться и близко все это к сердцу принимать, ибо все это, поверь мне, пустяки. Ты не думай, Василий, обо мне так уж дурно; я твою веру не осуждаю. Оставайся при ней, сколько хочешь… Маньяком тебя, как Захара, я никогда не назову и не могу я не признать, что у тебя своя, недурная логика, согласованная с твоими стремлениями и мечтами. Я и не посягаю разрушать твои эти мечты и иллюзии… Ты напоминаешь мне в этом отношении твою покойную мать, которая была удивительная по своим высоким качествам женщина, но которая всю свою жизнь жила в фантасмагориях. Не унаследовал ли ты у нее эти черты? Впрочем, мне кажется, что у тебя все это должно пройти… Мать твоя принадлежала совсем к другому веку и другому воспитанию. По своему образованию она знала меньше, чем знаем мы. Мне кажется, твоя мечтательность – все это больше как бы наносное… Все это, вернее, следы твоей продолжительной болезни. Пройдет время, и ты сам увидишь, как все наносное с тебя схлынет. Через месяц или через два мы с тобой опять возобновим наш этот разговор и почувствуем мы тогда оба, что по взглядам нашим мы будем много ближе, чем теперь… Ни ты за меня, ни я за тебя страдать не будем… Так-то, мой дорогой друг Василий! – закончил свою речь старик.
Этот разговор отца с сыном оставил свои следы; он выяснил им обоим, несмотря на дружелюбный характер самой беседы, до чего они сделались далеки в основных своих воззрениях. Это они оба сразу почувствовали; но будущее в их отношениях каждому из них представлялось розно. Старик Сухоруков, зная своего Василия, каким он был раньше, не сомневался, что сын освободится от этих, как он понимал, суеверий, навеянных болезнью; отец не сомневался, что сын вернется к прежнему образу мыслей, и они снова заживут по-старому. Что же касается молодого Сухорукова, то он после этого разговора понял, что прежняя его связь с отцом не возобновится. Ему видно было, что отец очень тверд в своем атеизме, в этой основе его своеобразной нравственности. Сам же он теперь не мог уж разделять греховных радостей отца, и это обстоятельство, как он предчувствовал, должно будет отдалить их друг от друга…
IV
Уже на следующий день своего приезда в Отрадное Василий Алексеевич приступил к первым шагам хозяйничания в отраднинской экономии. Время было важное для хозяйственных дел: предстояли усиленная молотьба хлеба и реализация урожая. Отраднинский винный завод, которым управлял немец-винокур, начал свою работу. Василий Алексеевич с рвением взялся за новые обязанности. Надо было вникнуть в дело и, по возможности, скорее им овладеть.
Имение Сухоруковых было большое. К Отрадному принадлежало несколько деревень. Во всех этих деревнях были хутора, которыми заведовали хозяйственные старосты. В одной из этих деревень оказался обстоятельный экономический староста, которого звали Спиридоном. Он был грамотный и понравился Василию Алексеевичу. Молодой Сухоруков решил испробовать его в качестве бурмистра, решил сделать Спиридона своим ближайшим помощником по управлению отраднинской экономией и по опеке над сухоруковскими крепостными.
Главное, с чего Василий Алексеевич начал свою деятельность, это с прекращения корчемства, которое завел у себя в имении и в ближайшем округе его отец, которое старик Сухоруков с помощью бывшего бурмистра Ивана Макарова организовал хитро и остроумно, сделав из корчемства доходную для себя статью.
В ярмарочные дни в соседних селах, когда там ожидалось большое скопление народа, водка из отраднинского винного завода провозилась по ночам в эти села и там тотчас же распускалась между знакомыми крестьянами-корчемниками. Корчемники же эти и спаивали народ, приезжавший на ярмарку. Провоз водки совершался организованной для этого отраднинской дворней, и совершался он с такими хитростями и предосторожностями, что местный откупщик, несмотря на все усилия поймать контрабанду, ничего тут не мог поделать.
Василий Алексеевич, взяв в свои руки хозяйство, приступил к уговорам отца отказаться от этого опасного для них занятия корчемством. Он представил отцу, что в настоящее время, когда они получили наследство и дела их поправились, вовсе уж нет такой надобности прибегать к подобному отчаянному средству увеличивать свой доход. Василий Алексеевич поставил вопрос об уничтожении корчемства очень круто. Он решил даже отказаться от заведования хозяйством, если эта система спаивания окружного населения и своих крестьян останется в имении. Не без труда он убедил родителя прекратить корчемство. Но когда он этого достиг, он вздохнул свободно, ему было приятно сознать, что первый его шаг к оздоровлению администрации в Отрадном был им осуществлен так скоро.
Кроме того, в первые же дни хозяйствования Василия Алексеевича обнаружились новые сюрпризы в мошенническом ведении дела бывшим бурмистром. Не говоря уже о разных мелких грехах – кумовстве и лицеприятиях, практиковавшихся этим вершителем крестьянских дел, перед Василием Алексеевичем раскрылась еще одна грандиозная плутня Ивана Макарова. В одной из маленьких экономий имения, в стороне от дороги, в лесу, обнаружилось целое тайное гумно со скирдами хлеба, которые не были введены в учет по конторе имения и которые Иван Макаров приберег было себе, чтобы потом втихомолку перемолотить этот хлеб зимой в свою пользу и взять за него деньги. Василий Алексеевич, обнаружив это, сейчас же удалил того старосту, который участвовал в этой плутне бурмистра. Когда о найденном тайном гумне узнал от сына старик Сухоруков, узнал об этом новом для него мошенничестве Ивана Макарова, обнаруженном в дополнение к тому, что раньше ему самому было известно, он очень рассердился и решил было даже принять меры к ссылке Ивана Макарова в Сибирь на поселение, но Василий Алексеевич уговорил старика все это простить и предать забвению, оставив Ивана Макарова на положении сосланного со своим семейством в дальней Грязновке и лишенного теперь всякой власти. Найденное тайное гумно представляло немалую ценность. Теперь старик Сухоруков сразу ощутил, какую пользу приносит его сын, взявшийся за ведение хозяйства в Отрадном.
Но все это было еще только началом деятельности молодого Сухорукова. Главное у Василия Алексеевича было впереди. Когда он приведет в порядок дела по имению, он займется тогда уже самими крестьянами, займется их благоустройством.
Надо сказать, что в те времена опека помещиков над крепостными была очень велика. Внутренняя жизнь крестьян вполне зависела от господ. Крестьяне владели данной им от помещиков землей на общинном праве; дела их решались крестьянским сходом, но постановления схода приводились в исполнение лишь с утверждения помещика или его представителя. Василий Алексеевич принял для себя за правило лично входить в эти дела. Прошло только две недели с тех пор, как молодой Сухоруков взялся за управление имениями отца, и вот уже два крупных крестьянских дела были разрешены на сходах при его присутствии, и он оказал здесь свое влияние. На сходах при его участии закончены были два семейных раздела крестьян. Василию Алексеевичу нравилось, как старики схода, которым подчинялась молодежь, относились к общественному делу. В то время община была учреждением истинно благодетельным для крестьян. В ней тогда преобладали добрые влияния и силы. Народ был гораздо религиознее, чем теперь. У него была развита внутренняя христианская совесть; было развито стремление решать свои дела «по Божию». Василий Алексеевич любил толковать на сходе со стариками. Он многому у них учился. Влиял он, в свою очередь, и сам на стариков, и дело у него с народом пошло ладно.
