Ожерелье с цветками кабачка светилось тускло-красным, и в груди у Чарли разбух печальный вздох. Он обнял мать, под ладонями ощутил кости ее спины и лопатки, нежные и хрупкие, как у птицы. Едва увидев мать, Джейн попыталась сдержать всхлип, но удалось ей только издать какой-то болезненный фырчок. Она упала на колени у материной кровати.
Чарли понимал, что, вероятно, глупее вопроса умирающему задать нельзя, однако спросил:
— Ну как ты, мам?
Она похлопала его по руке.
— Не повредил бы «старомодный». Мне Бадди ничего не дает выпить, потому что во мне алкоголь не держится. Вы познакомились с Бадди?
— Похоже, он приятный человек, — ответила Джейн.
— Очень. Хорошо ко мне относится. Мы просто друзья, вы же понимаете.
Чарли перевел взгляд на Джейн, та подняла брови.
— Все в порядке, мы знаем, что вы живете вместе, — сказал Чарли.
— Живем вместе? Мы? Ты за кого меня принимаешь?
— Все нормально, мам.
Мать отмахнулась от этой мысли, как от мухи.
— А как эта твоя евреечка, Чарли?
— Софи? Она отлично.
— Нет, не то.
— Что не то?
— Не Софи, какое-то другое имя. Хорошенькая такая — ты ее вообще-то недостоин.
— Ты имеешь в виду Рэчел, мам. Она умерла пять лет назад, помнишь?
— Ну, она тут ни при чем, правда же? Ты был такой милый в детстве, а потом даже не знаю, что с тобой произошло. Ты помнишь?
— Да, мам. Я был милый.
Лоис посмотрела на дочь.
— А ты, Джейн, ты нашла себе приличного человека? Мне страшно подумать, что ты до сих пор одна.
— Мой Единственный еще не появился, — ответила Джейн, мотнув Чарли головой: дескать, «валим на экстренное совещание», — этот жест она оттачивала при матери с восьми лет.
— Мам, мы с Джейн сейчас вернемся. Можно позвонить Софи, ты с ней поговоришь, ладно?
— Софи — это кто? — спросила Лоис.
— Твоя внучка, мам. Помнишь — красивая малютка Софи?
— Не глупи, Чарлз, я еще не такая старуха, чтобы стать бабушкой.
В коридоре Джейн порылась в сумочке и нащупала пачку сигарет, но не сумела решить, надо закуривать или нет.
— Святый свинговый боже в горошек, что все это за поеботина?
— Ее накачали морфием, Джейн. Ты почувствовала, там острый запах такой? Это ее потовые железы стараются вывести из организма токсины, которые обычно фильтруются почками и печенью. Органы у нее уже отказывают, а это значит, что много ядов поступает в мозг.
— Откуда ты знаешь?
— Читал. И послушай, она в реальности никогда толком и не жила, сама же знаешь. Лавку она терпеть не могла, папину работу ненавидела, хоть та ее и кормила. Она не переваривала его мании все собирать, хотя сама была той еще коллекционершей. И вся эта белиберда, мол, Бадди тут не живет, — она всего-навсего пытается примирить ту, кем всегда себя считала, с той, кто на самом деле.
— Мне поэтому до сих пор хочется заехать ей в морду? — спросила Джейн.
— Это, наверное, неправильно, да?
— Ну, мне кажется…
— Я кошмарная скотина. Мать умирает от рака, а я по-прежнему хочу дать ей в морду.
Чарли обнял ее за плечи и повел к выходу из дома, чтобы она покурила на крыльце.
— Не суди себя так жестко, — сказал он.
— Ты делаешь то же самое — стараешься примирить всех тех мам, которыми была наша. Ту, которой тебе хотелось, ту, которая была с тобой, когда ты в ней нуждалась, и ту, которая тебя не понимала. Большинство из нас не живет с единой, совокупной личностью, видимой остальному миру, мы — целый букет личностей. Когда человек умирает, все они собираются в одну душу — в суть того, кто мы есть, и плевать на разные личины, которые мы всю жизнь носим. А ты просто ненавидишь те личности, что ненавидела всегда, и любишь те, которые всегда любила. Неудивительно, что у тебя в голове бардак.
Джейн остановилась и отступила от него на шаг:
— А почему тогда у тебя в голове бардака нет?
— Не знаю. Может, из-за того, что я пережил с Рэчел.
— Так ты думаешь, когда кто-то скоропостижно умирает, случается примирение личностей?
— Этого я не знаю. По-моему, тут вряд ли сознательный процесс. Может, сознательный он больше для тебя, чем для мамы, — понимаешь? Тебе кажется, ты должна что-то исправить, пока она еще жива, и это очень раздражает.
— А что происходит, если в ней все целиком перед смертью не соберется? А если не соберется во мне?
— Думаю, тогда выпадает еще один шанс.
— Честно? Вроде реинкарнации? А как же Иисус и прочее?
— Мне кажется, там много чего в книгу не попало. Ни в какую книгу.
— Откуда в тебе все это? У меня никогда не создавалось впечатления, что ты уж очень духовен. Ты со мной даже на йогу ходить не захотел.
— Я не хожу с тобой на йогу, потому что деревянный, а не бездуховный.
Они дошли до двери, и, когда Чарли ее открыл, раздался «чвак», словно это дверца холодильника.
Выйдя на крыльцо, Чарли понял, в чем дело: их окатило волной стодесятиградусной жары.
— Боже, ты что, дверь в преисподнюю случайно открыл? — спросила Джейн.
— Мне курить не обязательно. Заходим, заходим, заходим. — Она втолкнула Чарли внутрь и закрыла дверь.
— Это гнусно. Почему люди живут в таком климате?
— Я не понял, — сказал Чарли.
— Так ты опять куришь или нет?
— На самом деле — нет, — ответила Джейн.
— Только по одной, когда стресс. Это как Смерти нос показывать. Тебе так никогда не бывало?
— Сплошь и рядом, — сказал Чарли.
Вечером Джейн и Чарли отправили сиделку домой, а сами поделили ночь на дежурства — по четыре часа у постели Лоис. Чарли давал матери лекарства, отирал ей рот, кормил тем, что она способна была принять, — теперь уже главным образом глоток воды или яблочного сока — и слушал ее жалобы: она растеряла и привлекательность, и вещи, до рождения Чарли была красоткой, любую вечеринку собой украшала, ей поклонялись — такое нравилось ей больше, нежели работа матери и жены, а также все прочие личины, которые она носила всю жизнь. Порой Лоис обращала внимание и на сына…
— Я тебя маленьким любила. Брала тебя в кафе на Северном пляже, и все над тобой просто курлыкали. Ты был такой милый. Красивый. Мы оба красивыми были.
— Я знаю!
— Помнишь, как мы выкинули все хлопья из коробок, чтобы ты подарок вытащил? Кажется, маленькая такая подводная лодка? Помнишь?
— Помню, мам.
— Тогда мы дружили.
— Дружили.
После этого Чарли брал ее за руку, и она вволю вспоминала те времена, когда им якобы здорово было вместе. Однако уже давно не подправить факты, не поменять впечатления.
Когда она выдохлась и уснула, он устроился в кресле у ее изголовья и стал читать с фонариком.
Посреди ночи, в руках детектив — и тут дверь открылась и в комнату на цыпочках вступил щуплый человечек лет пятидесяти, остановился у двери и стал озираться. На нем были кеды, черные джинсы и черная футболка с длинным рукавом. Если бы не огромные очки в металлической оправе, торчавшие из прорезей в черной шапочке, ему бы в руки гранату и десантный нож — и вылитый коммандос.
