Конечно, она просто перенапряглась — это яснее ясного, «элементарно, дорогой Ватсон». Для всех и каждого, но не для Рейчел. Она-то не сомневалась, что это посмертная месть Зельды, знавшей, что Рейчел рада ее смерти; ее душа видела, как Рейчел выбежала из дома с криком: «Зельда умерла! Зельда умерла!» — смеясь при этом, а не рыдая от горя. Зельда знала, что ее убили, вот и передала ненавистнице-сестре свою болезнь: менингит спинного мозга. Скоро и Рейчел скрючится и начнет усыхать, потом уже не сможет встать с постели, мало-помалу превратится в такое же страшилище, руки сделаются как птичьи когтистые лапы. Потом станет криком кричать от боли, писать в постель и в конце концов задохнется, подавившись собственным языком. Такова месть Зельды.
Никто не мог разубедить бедняжку: ни мать, ни отец, ни доктор Маррей, определивший легкое растяжение спинных мышц, он строго выговорил Рейчел за плохое поведение (Луис держался другого мнения: не выговорил, а, скорее всего, просто наорал). Дескать, она должна помнить о смерти сестры; и о том, что родители убиты горем; и сейчас не время, как малому дитяте, требовать к себе повышенного внимания. Постепенно боль отступила, и только тогда Рейчел перестала верить в колдовские сестрины чары из потустороннего мира. Поняла она также, что это и не кара Господня за грехи. Но не один еще месяц преследовали ее кошмары по ночам. Рейчел слукавила: на самом деле, страшные сны мучили ее целых восемь лет. Снова и снова на ее глазах умирала сестра, и Рейчел инстинктивно хваталась за спину: все ли в порядке? А потом ей чудилось: вот-вот откроется шкаф, вывалится оттуда Зельда, посиневшая, скрюченная, глаза закатились так, что видны лишь белки, изо рта торчит черный язык, и тянутся когтистые лапы — шарят, шарят во тьме: нужно убить убийцу, затаившуюся в постели с прижатыми к пояснице руками.
Рейчел не пошла хоронить Зельду. И с тех пор никогда не присутствовала на похоронах.
— Что ж ты мне раньше не рассказала, — покачал головой Луис. — Очень многое бы объяснилось.
— Не могла, Лу, — просто ответила она. Ее уже клонило ко сну. — С тех пор для меня смерть — вроде навязчивой идеи.
ВРОДЕ! — хмыкнул про себя Луис. МЯГКО СКАЗАНО.
— Я не могла… перебороть себя. Умом я с тобой согласна, да, смерть естественна, даже порой желанна. Но все пережитое… все, что в сердце…
— Понимаю.
— Когда я поругалась с тобой, понимала ведь, что Элли плачет от осознания смерти, так и должно быть… Но совладать с собой не могла. Прости.
— За что? — Луис нежно погладил ее по голове. — Впрочем, прощаю, если тебе от этого полегчает.
— Представь себе, полегчало, — улыбнулась Рейчел. — Мне сейчас лучше. Будто выплюнула яд, годами отравлявший меня.
— Наверное, так и есть.
Глаза у Рейчел закрылись, но тут же открылись снова.
— Только не вини во всем папу. Пожалуйста. В ту пору им тяжко жилось. Пока Зельда болела, по счетам приходилось астрономические суммы платить, а отцу все не удавалось открыть филиал фирмы в пригороде, потом и основной-то магазин перестал доход приносить. Да к тому же у матери нервы пошаливали, она тоже как полоумная сделалась. Но, как только Зельда умерла, все беды кончились. Жизнь пошла на лад. В экономике начался подъем, папа получил ссуду, и больше мы уже не знали нужды. А надо мной они так тряслись… что ж, и это объяснимо. Ведь больше у них никого не осталось.
— Нет, они просто почувствовали за собой вину!
— Может, и так… Ты не рассердишься, если завтра я приболею и не пойду на похороны, а?
— Нет, дорогая, не рассержусь. — Луис помолчал, потом взял жену за руку. — Можно, я возьму с собой Элли?
Пальцы ее сжались в мужниной ладони.
— Не знаю, право… Мала она еще…
— Но уж с год как знает, откуда дети берутся, — напомнил Луис.
Рейчел закусила губу, уставилась взглядом в потолок.
— Ну, если ты считаешь, что так нужно… если ей это не повредит…
— Иди-ка сюда, ко мне поближе. — И Луис обнял жену.
Так в объятиях мужа она и заснула. Посреди ночи вдруг пробудилась, дрожа всем телом. Луис нежно погладил ее, шепнул на ухо: «Все хорошо, дорогая». И Рейчел снова уснула.
— …Ибо мужчина и женщина — что кустик в долине: сегодня цветет, а завтра его бросят в огонь. Быстротечно время людское между началом жизни и ее концом. Помолимся же, братья и сестры…
По такому важному случаю Элли нарядилась в новое синее платьице — глаз не оторвать. Она так резко уронила голову на грудь, что Луис, сидевший рядом, услышал, как хрустнуло в шее. В церкви ей доводилось бывать и раньше, но на панихиде — никогда. Она притихла, присмирела, что так на нее не похоже.
Луису тоже выпала редкая возможность приглядеться к дочери. Нет, не любящим весьма подслеповатым оком (каким он видел и Гейджа), а отстраненно и трезво. Да, перед ним сейчас прямо-таки хрестоматийный эпизод: заканчивается первая значительная стадия развития детской личности, любопытство — движитель детского восприятия — сменяется накоплением и осознанием узнанного, жадным и беспредельным. Даже увидев Джада, такого непривычного в черном костюме и штиблетах на шнурках (иначе как в резиновых сапогах или мягких мокасинах они его не видели), Элли осталась тихой и сосредоточенной.
— Рад, детка, что ты пришла. Уверен, Норме тоже приятно.
Элли подняла на него широко открытые глаза.
Священник, преподобный Лафлин, прочитал молитву, прося Господа призреть рабов своих и даровать им мир и покой. Потом позвал тех, кому нести гроб. Луис приподнялся было с места, но Элли отчаянно вцепилась ему в руку.
— Куда ты, папа? — громко прошептала она.
— Меня позвали, доченька. — На секунду-другую он присел, обнял Элли. — Я должен помочь вынести Норму. Нас четверо: я, двое племянников Джада и брат Нормы.
— А где я потом тебя найду?
Луис взглянул в проход. Трое мужчин и Джад уже стояли подле гроба. Народ стал выходить, кое-кто плакал.
— Жди на крыльце. Я сам к тебе подойду. Договорились?
— Договорились. Только смотри не забудь про меня.
— Не забуду. — Он снова поднялся, и опять Элли потянула за рукав.
— Пап, а пап.
— Что, кисонька?
— Смотри, не урони ее, — прошептала дочь.
Луис подошел к мужчинам, Джад познакомил его с племянниками, оказавшимися на поверку троюродными родичами старика, они приходились внучатыми племянниками отцу Джада. Здоровенные парни лет по тридцать, удивительно похожие друг на друга. Брату Нормы было за пятьдесят, Луис видел, что утрата для него тяжела, но держался он достойно.
