— Кристо, если Батори надолго потеряет нас из виду, он начнёт готовить запасную девушку. Марийку из Кошице.
Кузен переваривает информацию несколько секунд.
— Ясно.
Когда он выходит из комнаты, я понимаю, что за сладкий запах исходит от его кожи. Это духи Язмин.
Утром Батори жарит нам свою кровь. Он молчалив и сосредоточен. Язмин ещё спит, и на кухне мы втроём: я, Кристо и вампир. По тому, как они не глядят друг на друга, я понимаю — или мне так кажется — что Батори совершил в отношении Кристо и Язмин то же открытие, что и я.
И, тем не менее, он аккуратно кладёт пожаренную в сале чёрную лепёшку на тарелку перед моим кузеном, добавляет клубок длинных бледных вермишелин. Устраивается поодаль, на высоком табурете у барной стойки, и отрешённо смотрит, как я ем. Под его отстранённым взглядом мне неловко. Что испытывает Кристо, понять невозможно — с непроницаемым выражением лица он уткнулся в свою тарелку и отправляет в рот кусок за куском.
— Я, к сожалению, не могу дать вам крови с собой, — говорит Батори, когда мы приканчиваем завтрак. — Но я уверен, что к следующему воскресенью вы найдёте кого-то из наших союзников. Даже если не в Венгрии, а, например, в Братиславе.
— Да. Ничего страшного, — говорю я. Кажется, я хотела сказать что-то другое. Только сама не знаю — что.
— Проводить я вас тоже не могу. Слишком велика вероятность привлечь нежелательное внимание.
— Ясно.
— И вам пора собираться. У вас есть деньги?
— Да.
Я встаю, и кузен поднимается вслед за мной. Собирать нам нечего: вся наша одежда на нас. В прихожей висят новенькие ветровки, лежит сумочка с документами, валяются кеды. Пять минут, и мы стоим совершенно готовые у входной двери. Батори привалился плечом к стене, так далеко от нас, как это позволяют размеры прихожей.
— До свидания, — неловко говорю я. Вампир кивает:
— До встречи.
Мы сами открываем дверь и сами захлопываем её за собой.
— Мы не поедем в Братиславу, — за сегодня это первые слова от моего кузена.
— Ты, кажется, забыл, кто из нас старший, «волчонок», — огрызаюсь я. — Или уже готов отделиться? Валяй, ступай на все четыре стороны.
Кристо долго идёт рядом нахохленный, так обманчиво похожий на мальчишку. А я вдруг понимаю, что ничего от мальчишки в нём вообще нет. Ни в интонациях, ни в движениях, ни в манерах. Разве что его стеснительность в вопросах, в которых он, оказывается, немало просвещён. Даже его худоба — совсем не пацанячья. Просто распространённый у цыган тип телосложения. У меня ощущение, что я иду рядом с чужим, почти незнакомым человеком.
Мы выходим из города пешком, в направлении, противоположном братиславскому. Кристо немного расслабляется.
— Будем голосовать? — спрашивает он.
— Нет. Просто немного побродим. Несколько дней.
— А через неделю… куда?
— Через неделю можно в Сегед. Заметный город, должны быть вампиры.
Как минимум — Ференц. Но у меня тоже есть свои маленькие тайны, любезный кузен.
Сегед ещё дальше от Братиславы, чем Будапешт, и Кристо улыбается:
— Да, давненько у нас не было настоящей охоты. Одними тренировками сыт не будешь.
— Ты мне нравился больше, когда твой лексикон ограничивался словом «Ясно», — бормочу я. Кузен взглядывает на меня обиженно, но ничего не говорит. Только слегка отстаёт, чтобы идти на пару шагов позади меня.
Через некоторое время мы сворачиваем с шоссе на дорогу на Иллё. К Сегеду слишком короток путь — пары дней дойти хватит, и я хочу поплутать. К тому же я опасаюсь, что на шоссе мы слишком заметны.
Хвала Отто Доброму, издавшему постановление, чтобы в каждом городе был свой лесопарк. Хвала Шлезвигскому договору, после которого лесничества пришли в упадок и леса оказались заброшены и малолюдны. Мы забираемся в чащобу, выискиваем полянку и засыпаем, привалившись спинами к стволам деревьев. У каждого под рукой — стеклянная бутылочка колы. Всё-таки двенадцать утра — слишком рано для «волка». Особенно если встал он ещё раньше.
Мы с Пеко часто ходили в лесопарк. Мне очень нравились эти прогулки. Один из лесопарков Пшемысля начинался прямо в конце улицы Докторской. Собственно, туда ходила вся наша улица — собирать малину. Но мы презирали общие тропы, углубляясь в чащобу, продираясь сквозь кусты, перепрыгивая ямы, перелезая через поваленные, поросшие мхом и поганками стволы. И всегда были вознаграждены, обнаружив то заросли лещины, то родник с ледяной, отчаянно вкусной водой, то солнечную поляну с россыпями земляники на опушке. Мы собирали грибы и варили похлёбку, кидая туда то порезанную мелкими кубиками картофелину, то молодую крапиву, то дикий щавель или вовсе незнакомые мне по именам травы, то горсточку крупы. Даже мелкие зелёные яблоки шли в наши лесные щи. На наших полянах, вдали от малинных троп, всегда было тихо, только цвиркали белки и щебетали иногда птицы. Мы словно оказывались в волшебном, заповедном месте, может быть, вовсе в другом мире. В своём собственном маленьком королевстве, где Пеко был — всегда! — король, а я — наследный принц. Как всякий наследный принц, я обучалась искусству боя: бить отвёрткой в бумажный кружок на земле, так, чтобы стальной стержень ушёл в почву по рукоять, а потом — самодельным, из гвоздя, стилетом в стволы деревьев. Наверное, это было варварством, но я действительно научилась наносить удар. Бить в отметку на стволе в прыжке. Бить в набитый чем-то дерматиновый мешок в руках у скачущего, уворачивающегося Пеко (как бы близко ни проходило от него узкое блестящее лезвие стилета, на его смуглом лице не отражалось ничего, кроме обычной сосредоточенности). Бегать быстро. Бегать быстро, перепрыгивая препятствия — разложенные по поляне колоды и куски валежника. Бегать быстро, с препятствиями и долго.
Уворачиваться, когда Пеко сначала прутом, а потом и палкой пытается ударить меня по плечу, по руке, по ноге, по голове. Уворачиваться с завязанными глазами (сколько на мне бывало поначалу синяков!) Перекатываться. Бить из положения лёжа — двумя ногами. Танцевать.
Да, танцевать я тоже училась в лесу. Не потому, что это было такой же тайной, как наши «волчьи» уроки (в которых я тогда ещё не видела смысла, но которые мне нравились всё равно за секретность и за то, что происходили в нашем параллельном измерении), а просто из-за отсутствия другого места. Поразительно, сколько знал Пеко о думба! Некоторые приёмы не были известны ни одной прёмзельской цыганке. Брат знал не менее восьмидесяти разных движений, столько же связок, показывал, как работать на большом пространстве и как — на крохотном пятачке. Как танцевать с шалью, покровом, платками, ножами, тростью, цепью, кувшином, цветочной корзиной, бубном, веером, кубками, на стёклах, на углях, на скользкой мокрой траве. Как использовать браслеты, кастаньеты, оборки одежды, волосы. Как повернуть голову, «поймать» внимание зрителя и удержать его. Как вертеться без опоры для взгляда и не впадать в вертиго. Его исчерченное пепельными шрамами тело было сильно и гибко, как у «волка», а знания — поистине неисчерпаемы. Пеко знал не просто основы — тысячи и тысячи мелких хитростей и важных секретов. Если бы он только захотел, он стал бы знаменитейшим из исполнителей думба в Галиции, поскольку мужскую версию танца он тоже знал в совершенстве и иногда демонстрировал мне. Но ему просто надо было обеспечить мне будущее — он очень хорошо рассчитал, что с этой профессией я не пропаду. Она не требует дипломов, только мастерства. Она хорошо объясняет ночной образ жизни — большинство выступлений проходят от восьми часов вечера до трёх часов ночи. Наконец, природные достоинства «волка», такие, как большая гибкость и быстрота движений, в танце дают огромное преимущество.
