черный мех и на большие занавески, которыми она задергивает свое лицо так, что я вижу лишь ее мелкие квадратные зубки.
– Как ты видишь сквозь свои волосы, Махо? – спросила я однажды. – Это так смешно выглядит.
Она лишь хихикнула в ответ. И игрушкам тоже нравится трогать её волосы своими крошечными пальчиками. Они стоят, покачиваясь, на кровати и гладят их.
Днем игрушки почти ничего не делают, но мы все равно ходим и ищем их по пустым комнатам и секретным местам, о которых мама с папой ничего не знают. Когда нам попадаются игрушки, сидящие в углу или застывшие стоя, будто только что переставшие танцевать на своих маленьких быстрых ножках, мы с ними разговариваем. Игрушки просто слушают. Они слышат все, что им говоришь. Иногда они улыбаются.
Но по ночам они в основном и устраивают игры. У них всегда есть что показать нам. Новые фокусы, танцы вокруг кровати. Стоит мне заснуть, как их твердые пальчики касаются моего лица. Обдавая мои уши холодным дыханием, они говорят: «Привет, привет». И я просыпаюсь. Сначала я боялась этих лазающих по кровати и цепляющихся за простыни фигурок. Убегала и забиралась в постель к маме с папой. Но Махо сказала, что игрушки просто хотят подружиться со мной. И еще она говорит, что когда у тебя так много друзей, то ни мама, ни папа не нужны. И мне кажется, что она права. Родители ничего не понимают. Они все время думают о других вещах. И поэтому для игр они не нужны.
Махо рассказала мне, что все эти игрушки остались от детей, которые когда-то жили здесь, выросли и уехали. А дом старый, поэтому игрушек очень много. Махо тоже осталась. Не бросила своих друзей. В отличие от меня, когда мы сюда переехали. Я сказала Махо, что это родители заставили меня переехать.
– Знаешь, – ответила она, – родители ничего не понимают в друзьях. Не понимают, как сильно мы их любим. И как для нас важны наши секретные места. Их нельзя бросать только потому, что папа нашел новую работу или заболел. Так нечестно. Кто сказал, что надо все менять и переезжать куда-то, если тебе хорошо там, где ты сейчас?
Я не хотела переезжать и боялась новой школы. Но с тех пор, как я подружилась с Махо и игрушками, все стало не так уж плохо. Теперь мне тут нравится, и я никогда не пойду в эту школу. Махо знает, как этого избежать. Скоро она покажет мне, и игрушки помогут.
А игрушек очень много. Мы находим их повсюду. Под лестницей и под кроватями, на дне сундуков и за дверями, на чердаке и во всяких дырках, из которых они смотрят на нас. Никогда не знаешь, где они появятся. Обычно приходится ждать, пока они сами к тебе не подойдут. Иногда слышно только, как они бродят туда-сюда. Мама думала, что в доме мыши, и папа расставил мышеловки на кухне и в подвале. Махо очень злилась, когда показывала мне их. «Игрушки не едят цветные зернышки, – сказала она, показывая на отравленный овес, – но иногда танцуют совсем рядом с ловушками и попадаются». За ночь нам дважды пришлось спасать их. В кладовке одной кукле с фарфоровым лицом зажало руку. Она верещала, и ее тонкая длинная рука, покрытая черными волосами, сломалась. Мы освободили куклу, Махо подняла ее и поцеловала в холодное личико. Когда она ее отпустила, кукла шмыгнула за какие-то бутыли и не показывалась три ночи. А у одного старого существа с черным лицом и белой бородкой раздробило розовый хвостик – в подвале, возле совка со шваброй. Оказавшись на свободе, он показал нам острые как иглы зубки и уполз.
Три ночи назад, когда мама с папой должны были уже спать, папа увидел одну игрушку, теперь я точно знаю. В ту ночь их много скакало по дому. Первая вылезла из камина.
– Привет, – пропищал мне голосок.
Я не спала, а лишь дремала, потому что с нетерпением ждала игры. Поэтому сразу убрала с лица мягкие волосы Махо – они лезут мне в уши и даже в ноздри – и села на кровати.
– Привет, – сказала я фигурке на коврике.
Свет они не любят, так что рассмотреть их можно лишь вблизи. Но даже в темноте я поняла, что уже видела этого человечка. Он был в цилиндре и костюмчике. Рубашка у него белая, но лицо все красное, а глаза черные и блестящие, как стеклянные шарики. Он, подпрыгивая, ходил кругами. В комнате пахло чихами и старой одеждой. Но Махо права: к запаху игрушек привыкаешь.
Она села рядом и сказала:
– Привет.
Игрушка остановилась и ответила:
– Привет.
Потом мы услышали стук барабана, но музыканта видно не было. Он тоже находился в комнате. Наверное, сидел под кроватью и бил в свой кожаный барабан. Он блестит, словно коричневые ботинки из кожи аллигатора, я однажды видела такие. А когда двигается, то поскрипывает, как старые перчатки. И как обычно, на барабанный бой вышел плясать клоун в грязной сине-белой пижаме. Он стал ходить вокруг кровати, поднимая к потолку потрепанные ручки и закидывая голову назад. Рот у него зашит, белые глазки подпрыгивают на тряпичном лице.
Я свесилась с кровати, чтобы как следует его рассмотреть.
– Лучше его не трогать, – шепнула мне на ухо Махо, и от её холодного дыхания меня пробрала дрожь. – Он очень стар. Когда-то принадлежал одному мальчику, которого очень любил, но родители забрали его. Тогда он залез к мальчику в рот, чтобы залечить свое разбитое сердце.
Я хотела спросить, что стало с тем мальчиком, но Махо повернула голову к двери, и мне не было видно её лица.
– Твой папа идет, – сказала она. Но я ничего не слышала. Я посмотрела на нее и нахмурилась.
– Прислушайся, – сказала она и взяла меня за руки. И тогда я услышала скрип половицы. Папа был в коридоре; он шел в туалет. Папа нехорошо себя чувствовал. Потому мы сюда и переехали – чтобы у него отдохнула голова. По ночам он спал мало, и нам с приходилось играть с игрушками очень осторожно.
– Некоторые игрушки сейчас там, – прошептала Махо. – Он может опять их увидеть. Сквозь ее волосы было видно, как она улыбается, хотя я и не понимала почему.
Человечек в цилиндре юркнул обратно в камин. Стук под кроватью прекратился.
* * *
На следующее утро мы всей семьей сидели за кухонным столом. В столовой мы никогда не ели, потому что мама никак не могла избавиться от того запаха.
