В голове пусто и черно, как в порожней цистерне из-под мазута, только плещутся на самом дне мелкие лужицы разрозненных матюгов. Стволы словно прикидывают, куда бы вернее влепить отмеренную тебе судьбой порцию свинца. Это у судьбы такие шутки. Дурак ты боцман, и шутки у тебя дурацкие!
Но ружье почему-то не стреляет. (Или это только показалось тогда, что вышла секундная заминка, что промедлил противник, безвозвратно упуская свой шанс?) Сергей не может понять, остановилось время или, наоборот, несется с сумасшедшей скоростью! Его рука испуганной мышью мечется под пиджаком, дергает неподатливую кобуру, одолевает наконец проклятую застежку. Дело не в застежке, дело в пальцах, которые прыгают, словно наигрывая на невидимых клавишах собачий вальс.
Стволы молчат. Они молчат уже целую вечность, хотя потом он поймет, что вечность эта укладывалась в доли секунды. Предательски медленно разгибается локоть, лениво описывает дугу курносое рыло пистолета, не торопясь лечь в решающую горизонталь. Некогда, да и бессмысленно кричать ритуальную фразу: бросай оружие!
Фраза ударит по пальцу, застывшему на спусковом крючке ружья.
Сломавшимся прутиком щелкает предохранитель «Макарова». Девятый патрон всегда в стволе, и пусть поцелуют себя в задницу сочинители запретных инструкций! На невидимом циферблате небесных часов стрелки сошлись на отметке «ноль».
Тугая отдача пистолетной рукояти бьет в ладонь, «Макаров» плюется искрами. Три раза упругий воздух с грохотом толкается в обмершие стены.
В полумраке Сергей не видит, достигают ли цели выпущенные им пули. Но, кажется, достигают, потому что ружейные зрачки закатываются к потолку, зловонный человек делает шаг в сторону, опустив голову, словно недоумевая, смотрит себе на грудь, затем, обтирая побелку плечом с натужным кряхтением сползает вниз. Его рука продолжает сжимать задравшееся под косым углом ружье. Какое-то время он сидит, привалившись к стене, напоминая уснувшего где попало пьяницу, потом заваливается на пол, будто неловко поставленный куль картошки. Ружье падает с коротким стуком, ложится поперек коридора. Вытянувшееся тело уже сковано неподвижностью, однако ноги еще совершают несколько нелепых движений, словно пытаются крутить педали невидимого велосипеда, и от этого их бессмысленного подергивания возникает глухой скребущий звук.
Далее в воспоминаниях Сергея короткий промежуток заполняли какие-то путаные обрывки, мельтешащие неясными фигурами, пропитанные запахом пороховой гари. Как позже выяснилось, он внешне спокойно вернулся в машину и по рации сообщил дежурному о происшедшем…
Действительность обрела для Сергея привычные очертания только в кабинете начальника райотдела. Отцы-командиры и зампрокурора требовали объяснений.
— Выгоню, к чертовой матери! — рявкнул посреди негромкой беседы начальник РОВД, имея в виду дежурного, отправившего Сергея на вызов одного. — Людей у него не было! Сам бы поехал! Задницу от стула боятся оторвать!
Начальник был не прав. Не значилось в обязанностях дежурного лично усмирять семейных дебоширов, и послать с Сергеем в тот момент, действительно, оказалось некого. А протяни время, «стрелок» мог отправить на тот свет не только собственную жену. Начальник бранился просто потому, что пар требовал выхода.
Заместитель, отвечавший за работу дежурной части, смиренно промолчал. Сергей, не стесняясь, дымил в кабинете некурящего шефа. Вокруг журчали и бубнили голоса, твердя назойливые вопросы. Зампрокурора что-то записывал. Собравшиеся здесь облекали в бумажную плоть таинственность духа, недавно пронесшегося грозным дуновением по загаженному коридору малосемейной общаги. Сергею тем временем казалось, что спустив курок, провалился он в неведомую запредельность, из которой никак не получалось выкарабкаться.
Присутствовала в этой отрешенности даже некоторая приятность, как будто плавал он в теплой, маслянистой жидкости, сквозь которую звуки пробивались с трудом, а окружающее больше походило на сон, в котором можно расслабиться и наплевать на все. …Впоследствии он старался не вспоминать случившийся с ним под грохот выстрелов яростный спазм жестокой радости, сродни оргазму, вызванный не только удовлетворенной жаждой мести за пережитый ужас, но и чем-то еще. Чем, Сергей объяснить не мог, но почему-то всплывал в памяти окровавленный кирпичный монолит и испытанный тогда жар в паху…
Топкая тина воспоминаний отпускала Сергея неохотно. Болотной водой под самый потолок стояла в комнате темнота. Из нее, словно сугроб у обочины раскисшего проселка, выступала развороченная постель, которую за все это время так никто и не удосужился привести в порядок.
Ему вдруг подумалось, что и это чужое, случайное жилье обретает до тошноты знакомые черты родного «гадюшника». Уехал ведь за сотни километров, думал как-то отсидеться, дыхание перевести, а получилось — опять по тому же кругу. По тому же, да не совсем. Круг почему-то казался последним.
Сергей припомнил свои многочисленные командировки и, словно снова окунувшись в неуют и спертый воздух вагона, подумал, что жил, будто бегал взад-вперед по мчащемуся составу, искал проводника, чтобы забрать билет для отчета перед бухгалтерией. Проводника не нашел, остановку свою проехал и вот катит теперь безбилетным, считай, пассажиром неизвестно куда. Поздно хватился. Расписание вывесить забыли, так что впору опять носиться по вагонам, чтоб найти хоть кого-то, кто знает, какая там, впереди, станция? Но безлюдный какой-то попался поезд. Должно быть, идет в такие места, где нормальным пассажирам делать нечего.
И похоже, что обратно теперь вообще никак. Одностороннее движение.
А потом он не к месту вспомнил, как несколько раз, собираясь на рыбалку, ездил за город, в совхоз, к силосным ямам, копать червей. Лопата не требовалась.
Стоило палкой сковырнуть слой перегноя, и слепившихся в скользкие, копошащиеся клубки червей только успевай собирать в ведро. Полчаса возни, и запаса хватало на все лето.
Однажды жена, вечно сомневавшаяся в причинах его частых отлучек, увязалась следом…
Когда Сергей стал пальцами торопливо собирать наживку, жена вдруг побледнела и торопливо зашагала к дороге.
— Как ты можешь… руками?! — гадливо процедила она, когда Сергей подошел с почти полным ведром.
С тех пор прошло много времени, и он уже позабыл, когда в последний раз ездил на рыбалку. Глядя в темень, он негромко произнес вслух:
— Не стоило гнилье ковырять…
И сам не успел сообразить, к чему он это. Внезапно грянуло, рассыпались с лязгом и звоном какие-то невероятные бубенцы, будто злобный шут подкрался сзади и тряхнул над головой у Сергея дурацким своим колпаком — попался!
