Елена Блонди - Хаидэ

Усмехаясь, Кесмет препоясался поверх богатого халата золотым поясом, поправил кинжал в драгоценных ножнах. И сел в паланкин, отправляясь на рыночную неспящую площадь.

Он успел как раз вовремя: пойманную Лахью, раздев, бросили на кучу соломы, раскиданную по грязному помосту, где днем торговали рабов. Похаживая вокруг, разглядывали черные волосы, гладкие плечи и тонкую талию, смеялись, поднимая ставки, трясли в костяном стаканчике зары, кидая их на выскобленный стол.

Кесмет стоял в тени, наблюдая, как выигрыш переходит из рук одного игрока в руки другого и как третий, предложив еще, снова трясет стакан, а двое других спорят, хватая друг друга за рукава. И наконец, когда выигравший остался один, поднял руки, крича о своей победе и подойдя, кинул на скорченную девушку рваный хелише, Кесмет вышел, вытаскивая из ножен кинжал.

Лахья лежала, водя глазами по черным теням и красным бликам. Смотрела, как мужчины сперва говорят, потом кричат, а потом кидаются друг на друга, и лезвия ножей сверкают, как жала огненных пчел. Медленно поднялась, когда Кесмет, расшвыряв игроков, протянул ей руку, по которой текла темная кровь. Он ждал, на залитом кровью лице сверкали глаза, а борода слиплась сосульками. Кутаясь в хелише, Лахья протянула ему свою.

Под утро, вымытая и расчесанная рабынями, она заснула на мягкой постели у стены, завешанной коврами. А Кесмет не пришел.

Он появился на третий день. Встал у самого входа, склонился в поклоне, и оставив на коврах поднос с цветами и фруктами — ушел снова.

Дни шли. И Лахье нечего было складывать на дно души, посчитав.

Кесмет приходил каждый день. Ставил поднос с подарками и садился рядом, поджав ноги в вышитых туфлях. Рассказывал что-то, иногда пел песенку, тщательно проговаривая незнакомые слова. Улыбался, заглядывая ей в лицо. А она сидела на корточках неподвижно, глядя поверх широкого плеча на расписную мягкую стену. Но иногда, поворачиваясь уходить, Кесмет ловил быстрый взгляд, который пленница бросала на повязку через мужское лицо. А потом, стоя снаружи, у тайного слухового оконца, улыбался в бороду, слушая, как там внутри, бродя среди ковров, девочка напевает незнакомые ей слова. И тихо смеется, находя на подносе среди фруктов и яств смешные и нужные вещи — корзинку с живыми улитками в позолоченных домиках, фарфоровую куколку с черными, как маслины глазами, браслетик, сплетенный из душистых травок.

Однажды, придя со своим подносом, он увидел у двери другой — маленький. На нем в красивой плошке плавала красная роза — самая большая, с самого любимого Лахьей куста. Кесмет бережно вынул цветок и, поцеловав его, прикрепил к груди, зная, что пленница смотрит, прячась в углу. Встав уходить, поклонился пустой комнате. И услышал тихий голос.

— Останься, — сказала пленница-жена.

Медленно шел через комнату красивый мужчина, с холодом восторга в широкой груди, там, за красной розой на богатых одеждах. И так же медленно поднималась ему навстречу Лахья, и он любовался, глядя, как свет касается блестящих глаз и смуглых щек, покрытых персиковым пушком.

Он остался. Всю ночь они любили друг друга и шептали друг другу нежные слова. На том языке, который она уже понимала, слушая день за днем смешные и ласковые песенки. Мужчина, трогая теплую кожу, целуя глаза, касаясь пальцами грудей так бережно, будто они — лепестки, спрашивал, а она отвечала. И спрашивала сама, ожидая его ответов. И все слова их были только о любви.

Так и заснули, переплетаясь, подкатившись к самым дверям в сад, полный запаха роз и ярких огоньков огневицы.

А утром она проснулась одна. Села, смеясь и подбирая длинные тяжелые волосы, а сердце стучало и с каждым ударом то, что было посчитано прежде — проваливалось глубже, таяло и утекало, уходя в землю, под корни цветов.

Радуясь, слушала шаги. Вскочила, плеская в лицо из серебряного кувшина, чтоб встретить Кесмета ясными глазами и свежим ртом. Запела.

И смолкла, переводя взгляд с мужчины на выглядывавшего из-за его спины старого купца с мышиными глазами.

И Кесмет смотрел на нее, не отрывая глаз. Пока брал из рук старика тяжелый кошель, затянутый толстым шнурком.

— Она знает плеть и знает ласки. Умела в любви и страстна телом. Ты сможешь выручить за нее много больше тех денег, что заплатил мне.

— Может быть, я оставлю ее себе, — отозвался старик и шагнул к Лахье.

— Пойдем, девочка, не обижу. Если будешь послушна.

Лахья не смотрела на старика. Взгляд Кесмета держал ее, как держит копье еще живого убитого, что умирает, приколотый к дереву. И, в один миг пересохшие губы сжались, а сердце стукнуло, заклиная — держись. Ты должна!

Но силы кончились и она упала на колени. Хватая край халата любимого, целуя жесткую парчу, рыдала, умоляя не отдавать ее, умоляя вернуть все в ночь, что недавно закончилась.

Мужчина выдернул полу из ее рук и, наклоняясь, сказал:

— Никто и никогда не плевал в лицо Кесмету.

Повернулся и ушел, ничего больше не говоря.

Старик забрал Лахью. Пять лет она прожила у него в доме, ублажая высоких гостей, что приглашались для совершения сделок. И слава о сладкой Лахье, женщине без сердца, но с тысячью любовных умений, текла по всей стране, заставляя мужчин вздыхать от зависти, и мечтать — хоть несколько мгновений провести наедине с обнаженной красавицей.

А в первый день шестого года, когда старый Энете пришел в покои Лахьи и махнул рукой слуге, чтоб поставил на ковер огромные корзины с подношениями, она отложила в сторону свой саз и показала старику на ложе рядом с собой.

— Я хорошо потрудилась на тебя, хозяин. А могу потрудиться еще лучше. Дай мне свободу, старик и за три года я выплачу тебе три мешка золота.

Старик засмеялся, вытирая сушеной рукой слезящиеся глаза.

— Да где же ты возьмешь их, сладкая Лахья? Чем заработаешь?

— Своим телом, хайя Энете. Ему скоро стареть, и через время к чему тебе сморщенная рабыня на кухне, что не умеет ощипать курицу и испечь хлебов? Но пока, смотри…

Встав перед ним, одно за другим медленно скинула Лахья свои покрывала. Подняла руки, звеня браслетами. И повернулась. Глянула из-под тяжелых ресниц.

Смолк смех старого Энете. Опустились, дрожа, руки.

— Как ты делаешь это, Лахья? Каждый день вижу я тебя и частенько ночами беру твои ласки. Но никогда так не билось мое старое сердце!

— Каждый из нас что-то умеет. Я училась, старик. На всех мужчинах, которых ты приводил ко мне.

Энете прокашлялся, пытаясь отвернуться, но голова не хотела, глаза открывались все шире, а уши вытягивались будто у зайца, чтоб не пропустить ни одного вздоха, ни одного шепота женщины, подобной небесному демону айши. Но все же попробовал возразить: