Седовласый повернулся ко мне, беззаботно разглядывая. Сказал:
– Вот свернуть бы вам шею за такие дела. Честного человека взяли и засунули черт-те во что! Это же форменная тюрьма!
Я достал из рюкзака сверток с едой, пакет с яблоками и мандаринами. Произнес давно заученное:
– Это не тюрьма, Георгий Юрьевич, это изолятор временного содержания. Вас поместили сюда до вынесения приговора.
– А кто это решил? За какие такие грехи?
Я не ответил, положил еду и фрукты на сиденье.
Никто не застревает в метро просто так.
Изолятор – он для таких, как Георгий Юрьевич. Для тех, кого надо изъять из человеческого мира ради безопасности других людей.
В Москве изолятором служит кольцевая. В Питере – маршрут по каналам и рекам (человек приходит на экскурсию, садится в катер, укутывается в теплый плед… и кружит по водной глади: по Мойке, каналу Грибоедова, по Фонтанке и Неве, оставшись один-одинешенек, не в силах даже встать с места). Скоро, впрочем, и в Питере запустят свое подземное кольцо. В других городах есть чертовы колеса, карусели, закольцованные туристические трассы.
Это места, где размыто начало пути и совсем нет конца. Идеальный вариант бесконечности.
– Я пять лет кручусь здесь, не имея возможности выйти, – произнес седовласый, сминая фильтр большим и указательным пальцами. – Я моюсь из ведра воды, хожу в туалет вон в том углу. Я расчесывался последний раз на прошлый Новый год. Вы думаете, этого недостаточно для искупления каких-то грехов?
А ведь он убил человека. Перед этим отсидел три года за грабеж, вышел по досрочке, доехал до Москвы и в первый же вечер вольной жизни решил разжиться легкими деньгами. Подкараулил одинокого паренька в подворотне, не рассчитал сил, приложил его головой об асфальт. Открытая черепно-мозговая, полтора часа без сознания на холоде – и вот вам невинная смерть. А Георгий наш Юрьевич спустился в метро, еще не зная, что застрял.
– Нет, не искупили, – сказал я, – пока не было приговора, вы будете сидеть здесь. Сами же знаете.
Он опытный зэк. Дохнул мне в лицо сизым дымом:
– А и пошел ты… – выхватил из борсетки короткий блестящий штырь, прыгнул в мою сторону – невероятно ловко для своего возраста. Штырь вошел мне под кадык почти до основания. Я почувствовал горячую потную ладонь на своей шее. В висках закололо.
Лицо Георгия исказилось, сигарета выпала изо рта.
– Почему не сдыхаешь? Почему не сдыхаешь? – шипел он мне в ухо, проворачивая штырь.
А я улыбнулся. Ему надо было попытаться. Этот человек просто так не сдается. Уважаю.
– Мне не положено, – сказал, – умирать.
Потом взял Георгия за шею, легко надавил и вырубил его к едрене фене. Георгий обмяк, я уложил его на сиденья, около свертка с едой и блоком сигарет.
Люди поглядывали на нас, бросали любопытные взгляды, но как только отворачивались – забывали.
Остановка «Проспект Мира». Увы, мне пора.
Завтра Георгий будет снова ждать меня с сигареткой в зубах, словно ничего и не было. С ним приятно было болтать о смысле жизни. Но я знал, что скоро упадет приговор и по его душу.
Я вышел, на ходу вытаскивая из шеи штырь. Повертел, разглядывая. Хорошая работа. Старался. Оставлю на память, в коллекцию бесчисленных мелких атрибутов смерти. Кто-то пытается покончить жизнь самоубийством, кто-то пытается убить меня. Люди так шаблонны в своих мыслях…
Посмотрел на часы – без десяти десять.
Следующий поезд – финальная часть сегодняшнего пути.
Ввагоне, кроме меня, находилось только два человека.
Первый – парень двадцати двух лет. Он в изоляции всего две недели. Пользуясь моментом, попытался выскочить – людей-то нет. Но двери перед ним попросту не открылись. Он метнулся в мою сторону, споткнулся, опоздал.
Поезд тронулся без объявления следующей остановки.
Второй – мужчина, чуть лысоватый, представительный. Ездит по кругу второй год. Еще не успел износить до дыр темный дорогой пиджак. Как-то попросил щетку и черный крем для обуви. С тех пор постоянно натирает остроносые ботинки.
Оба увидели меня, оживились. Еще бы. Яблоки и мандарины.
Но сегодня у меня нет для них фруктов. Только два проездных на метро в кармане. Два готовых приговора.
– Знаете, что это за чернота за окнами? – спросил я, нащупывая рукой проездные. – Это бесконечный мрак преисподней. А мелькающие в ней огоньки – это души, которые завязли в нем навсегда. Тюрьма для людей, которым уже ничто не поможет. Вечная ссылка. Поэтично звучит?
Паренек сразу все понял. Две недели назад он задушил мать, распилил ее на части, упаковал в пакеты и выбросил за городом на свалку. Ему нужна была квартира для того, чтобы устроить бордель – совместный бизнес с двумя корешами по подъезду. Правда, делиться он тоже не захотел и в тот же вечер напоил дружков, а потом забил их молотком. Всю ночь старательно распиливал тела, упаковывал, складывал в багажник старенькой «шестерки». Потом бросил автомобиль неподалеку от загородной свалки, доехал до города на электричке и спустился в метро.
Терять ему было нечего.
Он бросился на меня, повизгивая, с выпученными глазами. Я поймал его за руку, вывернул и уронил лицом в пол. Паренек завопил, когда я сломал ему кисть и вложил в дрожащую потную ладонь прямоугольник проездного.
– Вам вынесен приговор, – говорил я неторопливо, – за совершенные на земле злодеяния вы наказываетесь бесконечным сроком в преисподней, где ваша душа будет подвергнута принудительному очищению.
Я оттолкнул паренька ногой, и тот уполз в угол, к крайним дверям, вжался в сиденья, постанывая и нянча сломанную руку.
Иногда ненавижу свою работу. Сам себя чувствую потерянным среди этих… потерявшихся.
– Теперь вы, – сказал я, поворачиваясь к человеку в дорогом костюме. Кажется, его звали Влад.
Человек никого в своей жизни не убил. Он любил унижать. Всех вокруг. Детей и женщин. Коллег по работе и проституток. Официантов. Продавцов. Таксистов. Он пользовался властью, как средством для унижения, и получал от своих действий физическое наслаждение. Душа его сгнила. Ему нечего было делать среди людей.
Человек молча протянул руку.
– Я могу рассчитывать на более мягкое наказание? – холодно спросил он.
Я покачал головой:
– Если бы вы вовремя одумались, то не оказались бы здесь.
– И что меня ждет?
Я неопределенно пожал плечами:
– Сначала вам придется очиститься, а потом – кто знает? За пределы кольцевой я не заглядывал.
– И вы думаете, это справедливо?
– Я думаю, что любое преступление требует наказания.
