— Уберечься? Зачем?
— И все-таки? Чеснок? Крест?
— Чеснок? (Смеется.) Тот, кто ходит со связкой чеснока на шее, меня вряд ли заинтересует!
— А крест?
— Верующие? Нет, это не мое. Но крест сам по себе — только крест. Предмет. Как брошь или кулон. Как вы, Арнольд, поразительно тупы! Мой, как вы выразились, партнер хочет стать моим!
И он счастлив, когда отдает мне свою кровь, зная, что она мне необходима!
— Ага! Значит, вы не можете не пить кровь?
— Могу. Но буду страдать.
— Заболеете? Ваше тело начнет разрушаться?
— Мое тело не болеет и не разрушается. Его существование поддерживают другие источники!
— Какие?
— Вам не понять.
— Я постараюсь!
— Я сказал: вам не понять!
— А отчего вы будете страдать?
— Мое предназначение. У вас еще два вопроса!
— Но…
— Два вопроса!
— Скажите, вы — единственный, если так можно выразиться, тип вампира? Или есть и другие?
— Есть другие. Последний вопрос?
— Вам хорошо быть таким, какой вы есть?
— Да! Лучшего я не мог бы и помыслить! И вы — тоже. Но вы мне не нравитесь! (Смеется.)»
— Прочел? — спросил отец Егорий, когда Ласковин отложил газету. Андрей кивнул.
— Что скажешь?
— Вранье. Но не без изящества. Бульварная утка-мандаринка.
Отец Егорий помолчал, потом изрек:
— Завтра наведаемся в этот… «Бурдель». Адрес там есть?
— Должен быть.
— Батюшка, — вмешался Степаныч. — Там еще про расчленителя есть, маньяка.
— Всему свое время, — сказал Игорь Саввич. — Андрей, выключи «ящик». И ты, Степаныч, давай подсаживайся поближе. О хорошем поговорим.
О Символе веры нашей. Ты, Андрей, его уж знаешь, верно?
— Знаю, — подтвердил Ласковин. — Каждый раз ведь на богослужении поем.
— Неплохо, — кивнул отец Егорий. — Символ сей каждый христианин и умом, и сердцем знать должен. И сердцем! — подчеркнул он. — Если говоришь «Верю!» — понимай и чувствуй каждое слово. Но помнить нужно, что Символ сей был принят лишь в 325 году от Рождества Христова на Первом Вселенском Соборе в Никее. И дополнен он был на Втором Вселенском Соборе. Первохристианам же в час Крещения довольно было сказать: верую в Иисуса Христа, как в Господа, — и его крестили во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Потому что сильна была в те времена вера, и была она выше догматов. И были те христиане духовны и едины. Но сказано Апостолом: «Мир во зле лежит», и грех пришел в мир вместе с человеком. Но пришел Господь и кровью Своей освободил нас от власти сатаны.
Однако в мире свирепствует зло, и верные Господу испытываются в сем пламени. Отступников ждет возмездие, но зло, посеянное одним, пожинается целыми народами. И ныне справедливы слова Иоанна Златоуста, что кажется порой, нет худших врагов Христа, нежели мы сами. И, может, нынешний век еще греховней и страшней, чем любой из прошлых.
Отец Егорий остановился, чтобы перевести дух, и Андрей, воспользовавшись случаем, спросил:
— И куда же мы движемся?
— Кто — мы?
— Мир.
— Движемся мы к Страшному Суду, — ответил отец Егорий.
— Тому, что Свидетели Иеговы в прошлом ноябре обещали?
Игорь Саввич скривился, как от нестерпимой горечи, и сказал сердито:
— Самому Иисусу в дни Служения его на земле тайна сия не была открыта! Кто скажет тебе, что ведом ему срок, — лжец и в руках диавола! Те самые плоды, — он повернулся к Смушко, — те самые, по которым и опознается слуга сатаны!
— Значит, — произнес Андрей, — зло все усиливается, и чем дальше, тем хуже?
— Упрощаешь, — возразил отец Егорий. — Да, зло усиливается. Но и добро тоже. И Свет Господень вечен и неуничтожим. И Царство Господне вечно и нетленно. В любое время, на любой земле будь истинным христианином — и душа твоя будет бессмертна и чиста.
Редакция журнала «Бурдель» располагалась на Петроградской стороне, примерно в пяти минутах ходьбы от бывшего кинотеатра «Великан», оккупированного Мюзик-холлом. Солидный, с лепкой, эркерами и изящными балкончиками фасад здания был обращен к трамвайной линии, так что обитателям дома раннее пробуждение было обеспечено. Парадный подъезд вел к широкой, хотя и скудно освещенной лестнице. Поднимаясь, отец Егорий и Андрей весьма сожалели, что не воспользовались ею: в лифте густо пахло мочой.
Редакция занимала квартиру на самом верхнем этаже. Стальная дверь с глазком отделяла ее от остального мира, но отворилась без всяких проблем после первого же звонка.
Вежливый юноша сделал приглашающий жест.
— Нам нужен Кирилл Кишкин, — пробасил отец Егорий. — Редактор!
И решительно шагнул внутрь, важный, громоздкий, в своем черном длиннополом пальто и с тяжелым крестом на груди.
Юноша не выказал ни малейшего удивления.
— Пожалуйста, — сказал он, махнув вперед, по коридору. — Я провожу.
— А вы кто? — не слишком вежливо спросил отец Егорий.
— Я — коммерческий директор, — ответил юноша, и Ласковин решил, что парнишка достаточно симпатичный.
— Андрей, — произнес он, протягивая руку.
— Саша.
— Где у вас можно раздеться, Саша?
— Лучше останьтесь так, холодно, что-то с батареями…
— Войдем, — бросил не желавший терять времени отец Егорий. И двинулся вперед.
Андрей пошел за ним, отметив толстые пачки газет вдоль стены, головку девушки за приоткрытой дверью, рядом с монитором компьютера.
Втроем, юноша и гости, вошли в большую пустую комнату, затем — в смежную, поменьше, обставленную по-спартански. Ласковин припомнил закон Паркинсона: в фешенебельных офисах не работают, а занимаются собственными проблемами. Например, выдуривают бабки у жадных и глупых граждан.
— Кирилл, — сказал Саша. — К тебе.
И вышел.
Главный редактор «Бурделя» Кирилл Кишкин поначалу тоже произвел на Ласковина неплохое впечатление: приятное лицо, интеллигентная речь, мягкий голос. Но уже через минуту Ласковин понял, что мсье Кишкин кое-кого ему напоминает. Комсомольского функционера от культуры, из мелких, времен его, Ласковина, юности. Вот только бороду сбрить…
— Присаживайтесь. — Кишкин любезно уступил отцу Егорию стул (единственный в комнате), а сам расположился на подоконнике. — Вы по поводу рекламы?
Андрей посмотрел на Игоря Саввича, понял, что тот предпочитает не говорить, а слушать, и взял инициативу на себя.
— Нет, — сказал он. — Мы по поводу статьи о вампире.
— Какой именно? — Кирилл Кишкин, так же, как и сам Ласковин, на первый взгляд выглядел моложе своих лет. Сейчас Андрей оценил бы его возраст в двадцать восемь — тридцать.
