— Наслаждаетесь видами? Нашли что-нибудь знакомое?
— Нет, а вы?
Мин огляделся по сторонам, словно никогда прежде не задавался подобным вопросом.
— Не совсем, мистер Дисантис, — ответил он немного погодя. — Я, конечно же, в Сайгоне бывал не часто. Моя деревня в другой провинции. Наше подразделение базировалось под Данангом.
— Армия Республики Вьетнам?
— Первый корпус. «Хак бао», отряд быстрого реагирования «Черные пантеры». Помните таких?
Ральф покачал головой.
— Мы, говорю это без хвастовства, мы были самым грозным отрядом во всем Южном Вьетнаме. Нас боялись даже больше, чем американцев. Десять лет «Черные пантеры» вселяли ужас в сердца мятежников-коммунистов, пока война не закончилась.
Дисантис остановился возле лотка купить лимонного мороженого. На бульваре зажигались фонари.
— Видите там посольство? — Мин указал на старое шестиэтажное здание за узорчатой решеткой.
— Бывшее посольство США? — равнодушно спросил Ральф. — Я думал, его давным-давно снесли.
— Нет-нет, теперь там музей. Его почти полностью восстановили.
Дисантис кивнул и посмотрел на комлог.
— Я стоял вот тут, — продолжал вьетнамец, — прямо тут, и наблюдал, как вертолеты забирают последних американцев с крыши посольства. Это было в апреле семьдесят пятого. Мой третий визит в Сайгон. Меня тогда только что освободили после четырехдневного заключения.
— Заключения? — Ральф повернулся к Мину.
— Да, меня арестовали по приказу правительства. Наш отряд захватил последний в Дананге «Боинг семьсот двадцать семь», на нем мы и улетели в Сайгон. Пришлось сражаться, чтобы попасть на борт, сражаться с мирным населением, с женщинами, детьми. Я был лейтенантом, мне было двадцать три года.
— Так вы покинули Вьетнам во время паники?
— Когда меня выпустили из тюрьмы, армия Северного Вьетнама уже подступала к городу. Я смог уехать только через несколько месяцев.
— Морем?
Было очень тепло. Лимонное мороженое быстро таяло. Мин кивнул.
— А вы, мистер Дисантис, когда вы покинули Вьетнам?
Ральф выбросил в урну бумажную обертку и облизал пальцы.
— Я приехал сюда в начале шестьдесят девятого.
— А уехали когда? — не отставал Мин.
Дисантис поднял голову, словно принюхиваясь к вечернему воздуху. Пахло тропическим лесом, цветущей акацией, стоячей водой, гнилью. Старик перевел взгляд на Мина, в его голубых глазах играли темные отблески.
— А я никуда и не уезжал.
В дальнем углу гостиничного бара сидел в одиночестве экскурсовод. К нему подошли Джастин, Сэйерс и Ньютон. Американцы мялись и нерешительно переглядывались; наконец Джефрис выступил вперед.
— Привет.
— Добрый вечер, мистер Джефрис.
— Мы… хм… в смысле, мы трое и еще пара ребят, мы хотели бы с вами кое о чем переговорить.
— Что-то не так? Вы недовольны туром?
— Нет-нет, все в полном порядке. — Джастин оглянулся на остальных, потом сел за столик, наклонился поближе к вьетнамцу и хрипло зашептал: — Мы… ммм… мы хотели бы кое-чего еще.
— Да? — Уголки губ гида приподнялись, но он не улыбался.
— Да, ну вы знаете, за дополнительную плату.
— Дополнительную плату?
Теперь вперед выступил Роджер Сэйерс.
— Мы бы хотели на специальное задание, — сказал он.
— Хм… — Экскурсовод осушил стакан.
— Нам Нэт Пендрейк рассказал. — Джастин наклонился еще ближе и громко прошептал: — Он сказал, что… ммм… мистер То помог ему все устроить.
— Мистер То? — ровным голосом спросил вьетнамец, теперь он улыбался.
— Ага. Нэт сказал, за… за специальное задание берут около тысячи.
— Две тысячи, — тихо поправил его гид. — С каждого.
— Да ну, — вмешался Сэйерс. — Нэт здесь был всего пару месяцев назад, и…
— Помолчи, — прервал его Джефрис. — Хорошо. Мы согласны. Держите.
Американец протянул свою универсальную карту, но экскурсовод снова улыбнулся и убрал руку.
— Наличными, пожалуйста. Сегодня вечером, пусть каждый принесет с собой. Американскими долларами.
— Не знаю… — опять начал Роджер.
— Где именно? — спросил Джастин.
— На дороге за гостиницей. В двадцать три ноль-ноль. — Гид поднялся из-за столика.
— Хорошо, увидимся там.
— Удачного дня. — И экскурсовод вышел из бара.
Они ехали на грузовике по джунглям, а потом дорога закончилась. Пятеро мужчин выпрыгнули из машины и вслед за гидом направились куда-то в темноту. После недавнего дождя грязная тропинка размокла, по вымазанным жженой пробкой лицам то и дело хлестали мокрые листья. Джастин Джефрис и Том Ньютон держались поближе к экскурсоводу. Позади, спотыкаясь во мраке, плелись Сэйерс и преподобный Дьюитт. Замыкал шествие лейтенант Нагучи. Все были одеты в военную форму и экипированы винтовками М-16.
— Черт, — прошипел Сэйерс, когда по его лицу хлестнула ветка.
— Заткнись, — прошептал Джефрис.
Гид сделал знак рукой, все остановились и сгрудились вокруг него. Сквозь просветы в листве видно было поляну: дюжина лачуг, из дверных проемов падает холодный свет керосиновых ламп.
— Сторонники Вьетконга, — прошептал гид. — Они знают, где штаб. Все жители деревни знают.
— Ага, — ответил Сэйерс. — Значит, наша задача — добыть информацию?
— Да.
— Сторонники Вьетконга? — переспросил Ньютон.
— Да.
— Сколько их? — тихо поинтересовался Нагучи. Звук падавших капель почти заглушал его голос.
— Около тридцати. Не больше тридцати пяти.
— Оружие? — продолжал лейтенант.
— Может, что-то спрятано в хижинах. Осторожнее с молодыми, тут наверняка есть вьетконговцы. Хорошо обученные.
Повисла тишина. Мужчины вглядывались в безмолвную деревню. Наконец Джастин поднялся и со щелчком снял винтовку с предохранителя.
— Пошли.
Пятеро американцев вышли на поляну.
Ральф Дисантис и Нгуен Ван Мин сидели в темной кабинке старого бара неподалеку от бывшей улицы Ту До. Было уже поздно. Мин основательно напился, а Дисантис умело изображал пьяного. Древний музыкальный автомат в углу наигрывал современные японские хиты и старые добрые песни восьмидесятых.
— Много лет после падения моей страны я думал, что американцы — бесчестный народ. — Понять, что Мин пьян, можно было только по тому, как тщательно он подбирал каждое слово. — Я жил в Америке, работал в Америке, стал гражданином Америки, но все равно был убежден — у нее нет чести. Американские друзья рассказывали: во время Вьетнамской войны по радио и телевидению каждый день передавали новости, каждый вечер. А потом пал Сайгон — и ничего. Ни слова. Как будто моей страны больше не существовало.
