Он вспоминал Костьку. "Хороший людя, однако", — думал он.
Он вспоминал тунгусского шамана — школьного сторожа.
"Плохой людя, однако. Ничего не может. Даже собаке помочь. Как людям помогает?". Стёпка подумал, и решил — наверное, никак не помогает. Получает свою зарплату, пьёт чай, ест сладкие плюшки из школьной столовой, и давно уже ничего не ждёт.
Надо бы к Катьке сходить, посоветоваться. Может быть, она погадает — судьбу пса узнает. Но Катька злая, болеет сильно. Опять муки будет просить, однако. Стёпка вспомнил про чудодейственное лекарство, которое так не понравилось тунгусу. Плохому человеку не понравилось, — значит, хорошему подойдет, — решил он. Лучше это лекарство Катьке дать.
Теперь надо ждать, когда утихнет пурга. А пока, решил Стёпка, надо сделать шаманский посох, тыевун. Посох всегда нужен, если хочешь узнать судьбу далёкого человека.
Стёпка оделся налегке и вышел в ночь. Неподалёку от избушки стояла полусухая сосна. Ветки у нее гладкие, длинные. Как раз на посох сгодится.
* * *
Как только пурга немного стихла, Стёпка начал собираться в путь. Собирался основательно, взял шкурки соболя, взял инструменты, даже сшитую из лоскутьев шкуру. Увязал покрепче, подвесил к туго набитому рюкзаку. Он решил сначала зайти в посёлок, сдать шкурки, купить муки и соли. От такого подарка Катька злиться перестанет, подобреет, однако.
Как самую большую драгоценность, Стёпка завернул в несколько слоев тряпицы и обернул куском вычищенной бересты склянки с чудодейственным лекарством.
* * *
В избе Катьки было сыро, холодно. Хозяйка лежала на низеньком самодельном топчане, под одеялом.
— Здорово, Катька! — сказал Стёпка, входя.
Поставил рюкзак на пол, огляделся. Покачал головой. В избе царил полный беспорядок, воняло какой-то гнилью. "У немужних баб завсегда так, потому, что бить их некому, однако", — философски подумал он.
— Чего печку не топишь?
— Дрова берегу, — ответила Катька, глядя в потолок. — Раз в два дня теперь топлю. А когда и реже. Ты же мне дров не наколешь.
— Могу и наколоть.
Катька промолчала. Видимо, и колоть было нечего.
Стёпка вышел из избушки, посмотрел под кривой навес: там лежала какая-то труха, ломаный сушняк, щепки.
Стёпка взял топор и веревку, пошёл в лес. Нашёл несколько подходящих сухостойных сосёнок, свалил, обвязал веревкой и притащил к избе. Из-за навеса вышла худая облезлая собака, печально, мокрыми глазами, посмотрела на Стёпку.
"И сама, небось, голодная, и собаку заморила….", — с неудовольствием покачал головой Стёпка.
Стёпка взял ржавую пилу, уложил одну сосну поперек другой и стал пилить. Через несколько минут разогрелся, скинул доху, потом — телогрейку, оставшись в одной старой клетчатой рубахе.
Через час под навесом высилась аккуратная поленница. Накидав на руку, сколько влезло, поленьев, Степка пошёл к избе и заметил, как дернулась занавеска: Катька подглядывала.
Стёпка затопил печь, замесил тесто и принялся печь блины.
Катька еще полежала для порядку, потом с оханьем и причитанием слезла с топчана, начала помогать.
— Муки вот тебе привез, соли, чаю, — говорил Стёпка между делом. — А ещё лекарства.
Катька помолчала.
— Твоим лекарством только собак лечить, — проворчала она.
— Твою собаку лечить не надо, однако, — мирно ответил Степка. — Её кормить надо, однако. Рыбы сварить. Рыба всё лечит, и силу дает.
Катька подумала:
— Рыбы жалко, однако. Собака у меня сама кормится. Уж который месяц…
Стёпка плюнул про себя.
* * *
Катька наелась, напилась чаю. Громко отрыгнула и снова прилегла на топчан. Тёмное лицо у нее замаслилось, глаза превратились в узенькие щёлки.
— Ну, говори, зачем пришёл, — сказала она. — Так просто не пришёл бы, однако.
— Шаманить хочу, Катька.
Катька приподнялась, и даже глаза-щёлки раскрылись.
— Совсем на старости одурел?
— Хочу, однако, судьбу увидеть, — упрямо продолжил своё Стёпка.
— Чью? Свою? — съязвила Катька. — Так твоя судьба…
— Не свою, — перебил Стёпка. — Городского Пса, однако.
Катька окончательно проснулась, поставила искривлённые толстые ноги на пол.
— Тунгусский шаман не помог — теперь сам решил шаманить?
— Тимофей твой не шаман. Он и стойбища не помнит. Сторожем в поселковой школе работает.
— А пса ты куда дел? — заинтересовалась Катька.
— На винтолете в город отправил. С Костькой.
Катька смотрела на Стёпку во все глаза — ну, дура дурой.
Наконец сказала:
— Ладно. Как шаманить будешь?
— В лесу, на поляне, костёр сделаю. У костра и буду.
Катька вздохнула.
— Как плясать — не знаешь. Слов каких кричать — тоже не знаешь. Как с духом собаки связаться — опять не знаешь. Как же в будущее смотреть станешь? А?
Стёпка не ответил. Вытащил из рюкзака самодельный бубен, колотушку, рогатую маску.
Катька следила за ним со всевозрастающим любопытством.
Вдруг сказала со вздохом:
— Ладно. Я бы сама пошаманила, — да ноги меня сейчас не удержат. Совсем кривые стали, однако… Тогда вот что. Ты будешь плясать, я в ломболон бить. Что увидишь — мне скажешь. Что я увижу — тебе скажу.
Она призадумалась, потом добавила:
— Эх, дурь-трава нужна! Без неё трудно будет.
Стёпка вдруг хитро улыбнулся и достал из рюкзака чекушку водки. Показал Катьке: на дне бутылочки плавали выцветшие лохмотья мухомора.
— А вот ещё — в костёр кинем, — добавил он, и из рюкзака появился туесок, наполненный сушеными грибами.
При виде водки Катька непроизвольно вздохнула. Проворчала:
— Зря только водку портил. Грибы можно и так пожевать.
* * *
Погода была пасмурной, безветренной. В лесу снег осел, пахло сыростью, хвоёй и берёзовой корой.
Полянку выбрала Катька.
— Место хорошее, доброе. Я его давно знаю.
Она хотела добавить что-то ещё, но передумала.
Стёпка нарубил сучьев, надрал березовой коры, разжёг костёр. Когда пламя разгорелось, прибавил несколько сухостойных сосенок и толстых сучьев с высохшей старой берёзы. Открыл туесок и бросил сухие грибы в огонь.
Снег вокруг костра плавился, шипел, исчезая. Из-под снега проглянула прошлогодняя трава, бурые опавшие листья.
Катька бросила на вытаявшую землю кусок старой вытертой собачьей шкуры. С кряхтеньем, помогая себе руками, села, скрестила ноги.
Стёпка откупорил бутылку водки, отпил половину, передал Катьке. Катька приложилась с жадностью, выпила все, вместе с грибными лохмотьями, и даже облизнулась.
