Он нацелил меч острием на Келли и ринулся к окну.
Бросив на сына последний, мучительно жадный взгляд, Келли отпрянула от оконной клетки, так чтобы лезвие не дотянулось до нее, а потом метнулась прочь по внешней стене здания.
Нора поместила лампу внутрь оконной клетки, установив ее на двух пересекающихся прутьях таким образом, чтобы убийственный свет падал на разбитую панель, — это должно было удержать Келли от возвращения.
Эф подбежал к сыну. Опустив взгляд, Зак хватался руками за горло, его грудь ходила ходуном. Поначалу Эф подумал, что это от ужаса, но быстро понял, что дело гораздо хуже.
Паническая атака. Зак был весь зажат. Он не мог дышать.
Эф лихорадочно огляделся по сторонам и тут же увидел Заков ингалятор — он лежал на стареньком телевизоре. Эф вложил баллончик в пальцы Зака и направил его руку так, чтобы мундштук попал в рот.
Эф нажал на донышко, ингалятор фукнул, и аэрозоль отворил легкие Зака. Бледность мгновенно сошла с лица мальчика, его дыхательные пути расширились, словно в легких надули воздушный шарик, и Зак, теряя силы, начал оседать на пол.
Уронив меч, Эф подхватил мальчика, однако Зак, внезапно ожив, оттолкнул отца и бросился к пустому окну.
— Ма-ма, — прохрипел он.
Отпрыгнув от окна, Келли принялась карабкаться вверх по кирпичной стене. Когти, образовавшиеся на кончиках средних пальцев, облегчали ей задачу. Она взбиралась, словно паучиха, плотно прижимаясь к стене. Ее гнала вверх ярость, неимоверная ненависть к человеку, ставшему у нее на пути именно тогда, когда она ощутила — с той же остротой, с какой мать во сне слышит зов о помощи своего ребенка, попавшего в беду, — восхитительную близость Самого Любимого. Горе Зака было для нее как свет маяка, исходящий из души. Его почти безграничная нужда в маме с удвоенной силой отзывалась в ней другой нуждой — вампирской, вовсе не имеющей границ.
Когда ее взору снова предстал Закари Гудуэдер, Келли увидела перед собой не мальчика. Не сына. Не любовь всей своей жизни. Вместо этого она увидела часть себя — ту часть, которая упорно оставалась человеческой. Часть, по-прежнему биологически принадлежавшую ей — Келли, которой наперекор биологии суждена была вечная жизнь. Увидела собственную кровь, только все еще человечески-красную, а не вампирско-белую. Кровь, несущую в себе кислород, а не пищу. Увидела дефектную, несовершенную часть себя, насильно удерживаемую от воссоединения с нею.
А она хотела эту часть. Она жаждала ее с безумной силой.
То была не человеческая любовь. То была нужда вампира. Вампирская страсть. У людей размножение направлено вовне, оно нацелено на воспроизводство, на рождение и рост потомства; но вампирское размножение направлено в обратную сторону, воспроизводство идет вспять по линии родства, вампир вселяется в уже существующие живые клетки и обращает их, приспосабливая для собственных целей.
Положительный полюс магнита — любовь — становится своей противоположностью, и эта противоположность вовсе не ненависть. И не смерть. Отрицательный полюс магнита — это инфекция. На место разделенной любви, соединения семени и яйцеклетки, слияния наследственных факторов для создания нового уникального существа заступает нечто совершенно иное — извращение репродуктивного процесса. Чужая косная материя вторгается в жизнеспособную клетку и производит на свет сотни миллионов абсолютно одинаковых, идентичных организмов. Здесь нет ни разделенной любви, ни акта творения — есть лишь яростная, разрушительная сила. Это осквернение самой сути оплодотворения, низложение любви. Изнасилование биологии и вытеснение жизни.
Келли очень нужен был Зак. Пока он оставался не обращенным, а, следовательно, не законченным, она сама не могла считать себя завершенной.
Тварь по имени Келли встала в полный рост на кромке крыши. Она была совершенно равнодушна к страданиям города, расстилавшегося вокруг. Она испытывала только жажду. Необоримую страсть к крови и к тем, в ком текла ее собственная кровь. Вот эта бешеная лихорадка и гнала ее вперед. Вирус знает одно: он должен заражать.
Тварь уже начала было искать какой-нибудь другой путь внутрь этой кирпичной коробки, как вдруг из-за надстройки над лестничным колодцем послышались шаги — чьи-то ноги в старых туфлях шаркали по гравию.
Несмотря на темноту, она отчетливо увидела его. Это был старый Сетракян, охотник за вампирами. Он вышел из-за надстройки с серебряным мечом в руке и направился к ней. Все ясно: Сетракян хотел припереть ее к парапету, чтобы у Келли за спиной остались только край крыши и ночная бездна.
Тепловая аура охотника была тонкой и тусклой. Это и понятно: отжившая свое человеческая особь, ее кровь медленно струилась в жилах. Старик показался Келли маленьким. Впрочем, для нее сейчас все люди были низкорослыми. Маленькие, бесформенные, эти существа суетливо толпились на самом краешке бытия и все время падали, спотыкаясь о собственный жалкий интеллект. Бабочка, у которой на спине, между крыльями, начертана мертвая голова, с полнейшим отвращением взирает на мохнатый кокон. Ранняя стадия эволюции. Устаревшая модель, не способная услышать благотворный ликующий зов Владыки.
Что-то внутри Келли все время перекликалось с Ним. Некая форма примитивной, но в то же время хорошо отлаженной чувственной коммуникации, как у животных. Душа улья.
Дряхлое человеческое существо подошло ближе — Келли не сводила глаз со смертоносного лезвия, ярко сверкавшего в ночи, — и тут в ней зазвучал голос: он пришел непосредственно от Владыки, а уж через Келли был мгновенно ретранслирован в сознание старого мстителя.
Авраам.
Да, звук исходил от Владыки, — и все же это был не тот мощный и властный голос, каким его знала Келли. Авраам. Не делай этого.
Интонация была явно женской. Но ведь сама Келли ничего не произносила. Этот голос она слышала впервые в жизни.
А вот Сетракян точно слышал его ранее. Келли поняла это по тепловой ауре человеческого существа, по тому, как участился сердечный ритм старого охотника.
Я живу и в ней тоже... Я живу в ней...
Мститель остановился. В его взгляде появился намек на слабость. Вампир Келли ухватилась за эту возможность, ее челюсть отвалилась, рот распахнулся, она почувствовала, что ожившее жало вот-вот выстрелит.
Но тут охотник воздел свой меч и с криком бросился на нее. У Келли не осталось выбора. Серебряное лезвие, ослепительно пылая, прожигало мрак ее глаз.
Она повернулась, пробежала вдоль парапета, перемахнула через него и стремглав помчалась по отвесной стене вниз. Пересекая пустой участок между домами, Келли лишь раз обернулась, чтобы бросить взгляд наверх, на дряхлое человеческое существо с его тающей тепловой аурой. Старик стоял там по-прежнему в полном одиночестве. Стоял и смотрел, как она исчезает в ночи.
Эф подошел к Заку и потянул его за руку, стремясь уберечь от обжигающего света ультрафиолетовой лампы, лежавшей в оконной клетке.
— Убирайся! — выкрикнул Зак.
— Ну же, дружок, — сказал Эф, стараясь успокоить его. Им обоим нужно было успокоиться. — Эй, братан. Зед. Ну же...
— Ты пытался убить ее.
Эф не знал, что сказать. Потому как он и впрямь пытался убить Келли.
— Она... Она все равно уже мертва.
— Не для меня!
— Ты видел ее, Зед. — Эфу не хотелось, чтобы разговор коснулся жала. — Ты видел, во что она превратилась. Она больше не твоя мама. Мне очень жаль.
— Ты не должен убивать ее! — всхлипнул Зак. Его голос все еще прерывался после перенесенного приступа.
— Должен, — сказал Эф. — Должен.
Он подошел к Заку, пытаясь восстановить утраченный контакт с сыном, но мальчик отскочил от него. Вместо того чтобы прильнуть к отцу, Зак пододвинулся к Норе — единственному человеку поблизости, который хоть как-то мог заменить маму, — и с плачем уткнулся в ее плечо.
Нора посмотрела на Эфа. Ее взгляд был полон сочувствия, но Эф не принял утешения.
Позади него в дверях появился Фет.
— Пошли, — сказал Эф и выбежал из комнаты.
Ночная стража
Они продолжали медленно продвигаться по улице, направляясь к парку Маркуса Грейви, — пятеро свободных от службы пеших полицейских и сержант, следовавший за ними в своем личном автомобиле.
Никаких значков. Никаких видеокамер, положенных для патрульных машин. Никаких докладов о проделанной работе. Забыты внутренние расследования, общественные советы и отдел собственной безопасности.
Главное — сила. И наведение порядка.
Федералы уже навешали на это ярлыки: «инфекционная мания», «чумное помешательство» и так далее.
А куда делся старый добрый термин «плохие парни»? Вышел из моды?
Что там говорили в правительстве? Мобилизовать полицию штата? Призвать национальную гвардию? Развернуть войска?
