– Ну и ну! – с трудом вымолвил Сигма Триггс.
– Если хотите, я перескажу вам историю судьи Крейшенка, случившуюся в Ливерпуле в 1840 году.
– Приступайте! – храбро согласился Триггс, хотя сердце у него ушло в пятки.
– Итак, вспомним, как писал сей Адельберт с тремя звездочками.
Хармон Крейшенк заслуженно считал себя справедливым и строгим судьей. Верша правосудие, он не знал жалости.
Однажды ему пришлось судить юного Уильяма Бербанка, который в пьяной драке прикончил своего приятеля.
Хармон Крейшенк возложил на голову черную шапочку и бесстрастным голосом зачитал приговор:
– Повесить за шею до тех пор, пока не умрет, – и, еле шевеля сухими губами, добавил: – и пусть Бог сжалится над вашей заблудшей душой!
Юный Бербанк вперил в него горящий взор:
– А над вашей душой Бог никогда не сжалится, клянусь в этом.
Убийца без страха взошел на эшафот, и судья забыл о нем. Но ненадолго. Однажды утром Хармон Крейшенк собирался выйти из дома. Одевался он всегда безупречно и, бросив последний взгляд в зеркало, вдруг увидел качающуюся в глубине зеркала веревку.
Он обернулся, думая, что увидел отражение, но не тут-то было – веревка болталась лишь в зеркале.
На следующий день, в тот же час, он снова увидел веревку, на этот раз с петлей на конце.
Хармон Крейшенк решил, что страдает галлюцинациями, и обратился к известному психиатру, который порекомендовал ему отдых, свежий воздух, физические упражнения и соответствующий режим.
Две недели все зеркала в доме исправно отражали то, что им положено отражать, а затем призрачная веревка появилась вновь.
Теперь ее петля лежала на плечах отражения Крейшенка.
Несколько недель все оставалось спокойным, а затем наступила скорая и ужасная развязка.
Когда Крейшенк посмотрел в зеркало, привычное окружение растворилось в глубине Зазеркалья. Поднялся белый дым и образовался густой туман.
Он медленно рассеялся, и судья увидел узкий тюремный двор с виселицей.
Палач завязал осужденному руки за спиной и положил ладонь на рычаг рокового люка.
Вскрикнув, Крейшенк хотел было убежать – в призрачной фигуре палача он узнал Уильяма Бербанка, а в человеке, осужденном на позорную смерть, самого себя.
Он не успел сделать ни одного движения. Люк открылся, и его двойник повис в пустоте.
Хармона Крейшенка нашли бездыханным у зеркала, в котором отражался привычный мир. Он был удавлен, и на его шее виднелся след пеньковой веревки.
Свои истории Эбенезер Дув рассказывал прекрасным летним вечером, и, хотя не было ни тумана, ни дождя, ни ветра, Триггс чувствовал себя неуютно.
Мысли о приведениях не покинули его и утром, несмотря на яркое солнце и голубое небо.
Триггсу не сиделось на месте. С трудом дыша, он ходил взад и вперед по своей громадной гостиной, занимавшей большую часть бельэтажа.
Через окна, выходящие в сад, Триггс стал рассматривать площадь, разделенную надвое полосой дымящегося асфальта. Ужасающая жара приковала толстяка Ревинуса к порогу его дома. Ратуша золотилась, словно вкуснейший паштет, вынутый из горячей печи, а фасады домов окрасились в винный цвет.
И вдруг Сигма зажмурился от болезненного удара по глазам – его ослепил солнечный лучик, вырвавшийся из глубин «Галереи Кобвела».
– Ох, уж эта провинция! – пробурчал он. – Каждый развлекается, как может… Этот идиот Кобвел только и знает, что пускать зайчики в глаза порядочным людям!
Сигма и не подозревал о существовании теории подсознания, и его собственное подсознание осталось немым.
Ну что могло быть ужасного в этой детской игре, в этом солнечном зайчике, на мгновение ослепившем его?
III
БЛИКИ СОЛНЕЧНОГО И ЛУННОГО СВЕТА
Когда мистер Грегори Кобвел утверждал, что его «Галерея» устроена на манер больших магазинов Лондона и Парижа, ему никто не противоречил. Жители Ингершама, врожденные домоседы, не любили Лондона, а Парижа и вовсе не знали. Их вполне устраивал и сам магазин, и его организация – при достаточном терпении всегда можно было отыскать нужную вещь, будь то роговая расческа, фарфоровая мыльница, аршин плюша, косилка или трогательные открытки с образом Святого Валентина.
Мистер Кобвел и руководил своим торговым заведением, набитым товаром, словно брюхо сытого питона, и обслуживал покупателей, ибо к персоналу магазина нельзя было отнести ни миссис Чиснатт, которая три раза в неделю тратила пару часов на видимость уборки, ни прекрасную Сьюзен Саммерли.
Мистер Кобвел был крохотным сухоньким человечком с тусклыми серыми глазами, страдавшим воспалением век. Несмотря на слабое сердце, он не прекращал муравьиной суеты, беспрерывно переставляя с места на место и перекладывая с полки на полку пыльное барахло.
Его отец, архитектор, разбогател, понастроив множество лачуг на, пустырях Хаундсдитча и Миллуолла, а Грегори Кобвел мечтал присоединить к богатству и славу.
Он посещал рисовальную школу в Кенсингтоне и прославился, сочинив оскорбительный пасквиль, порочащий память великого Рена, и малопонятные комментарии к Витрувию.
Когда фортуна отвернулась от юного фанфарона, крохи отцовского состояния позволили ему заняться торговлей в мирном и тихом Ингершаме.
Он осел в городке, жил в полном одиночестве и оставался закоренелым холостяком, несмотря на явные авансы некоторых местных дам. Он был вежлив и услужлив, хотя и смотрел на своих клиентов свысока, прочих людей совершенно не замечал, в душе ненавидя их и завидуя всем.
В этом зачерствелом сердце теплилось нежное чувство лишь к одному странному существу – мисс Сьюзен Саммерли.
Так ее окрестил Кобвел, ибо это стройное элегантное создание имени не имело, поскольку никому, кроме Грегори Кобвела, и в голову бы не пришло давать ей таковое.
Он наткнулся на нее в заднем помещении лавки старьевщика в Чипсайде, где за гроши покупал заложенное барахло. В тот день на ней были зеленая туника, проеденная молью, и сандалии из красного драпа. Он приобрел мисс Сьюзен с ее туникой и сандалиями всего за восемнадцать шиллингов.
Сьюзен Саммерли, манекен, изготовленный из дерева и воска, несколько раз выставлялась в ярмарочном балагане со зловещей табличкой на шее: «Гнусная убийца Перси, зарубившая топором мужа и двух детей».
Если верить слухам, в бедняжке совсем не наблюдалось сходства с кровавой убийцей, это был просто манекен из одного модного магазина Мэйфера, который потерпел крах.
Мистер Кобвел сделал ее немой наперсницей своих тайн.
В долгие часы безделья он беседовал с ней, не требуя ответов:
– Итак, мы утверждали, мисс Сьюзен, что Рев… Как? Ах! Ах! Я вижу, куда вы клоните! Нет, нет и нет! Не продолжайте, вы идете по ложному пути. Национальная слава? Вы говорите о Вестминстере и прочих ужасах из камня, которые позорят страну. Не хочу вас слушать, мисс Саммерли. Видите, я затыкаю уши. Такое умное и утонченное существо, как вы, не должно становиться жертвой подобных заблуждений! Поверьте, я глубоко сожалею об этом! Согласитесь, улыбнись мне судьба…
