Я вспомнил, как Майк сказал ей на автостоянке у больницы: «Это не обязательно будет последний хороший день». Но рано или поздно этот день все равно бы наступил. Так случается с каждым из нас.
Она села, натянула на себя простыню.
– Помнишь, я говорила, что Майк стал моим будущим? Моей блестящей карьерой?
– Да.
– Не думаю, что у меня будет какая-то другая. После Майкла останется… пустота. Кто сказал, что жизнь американца – пьеса, в которой не бывает второго акта[29]?
Я взял ее за руку.
– Не тревожься о втором акте, пока не закончился первый.
Она высвободила руку и погладила меня по лицу.
– Ты молодой, но не совсем глупый.
Хорошо сказано, однако я все равно чувствовал себя глупым. Во-первых, из-за Уэнди, но не только. Я обнаружил, что мои мысли возвращаются к этим чертовым фотографиям в папке Эрин. Что-то на них…
Она легла. Простыня соскользнула с ее груди, и я вновь почувствовал шевеление между ног. Действительно, иногда быть двадцатиоднолетним – чертовски здорово.
– Мне так понравилось в тире. Я и забыла, до чего это приятно, целиться и стрелять. Впервые отец дал мне винтовку, когда мне было шесть лет. Маленькую, однозарядную, двадцать второго калибра. И я влюбилась в стрельбу.
– Правда?
Она улыбалась.
– Да. Это нас связывало. Крепко-крепко. Больше ничего общего у нас не нашлось. – Она приподнялась на локте. – Это дерьмо насчет адского огня и серы он продавал чуть ли не с подросткового возраста, и не только потому, что зарабатывал на этом деньги. Родители пичкали его церковными псалмами по три раза на дню, и я не сомневаюсь, он верит в каждое слово. Но знаешь что? Он по-прежнему сначала южанин, а уже потом проповедник. Его пикап изготовлен на заказ и стоит пятьдесят тысяч долларов – но от этого он не перестал быть пикапом. Он по-прежнему ест бисквиты с подливой в «Шоунис». Эталон юмора для него – Минни Перл и Джуниор Сэмплс. Он любит песни об изменах и борделях. И любит свои винтовки. Меня не волнует, каким Иисусом он торгует, и я не испытываю ни малейшего желания стать владелицей пикапа, но оружие… любовь к нему он передал своей единственной дочери. Я стреляю, и у меня улучшается настроение. Дерьмовая наследственность, правда?
Я ничего не сказал, только поднялся с кровати, открыл колу, одну бутылку дал Энни.
– У него, наверное, полсотни винтовок и ружей в его доме в Саванне, многие очень дорогие, антикварные, и еще с полдесятка здесь, в сейфе. У меня две винтовки в моем доме в Чикаго, хотя по мишени я не стреляла уже два года. Если Майк умрет… – Она прижала бутылку с колой ко лбу, словно хотела унять головную боль. – Когда Майк умрет, я первым делом избавлюсь от них, чтобы не вводили в искушение.
– Майк не хотел бы…
– Разумеется, не хотел бы, я это знаю, но дело не только в нем. Если бы я могла поверить – как мой святоша-отец, – что после смерти встречу Майка у золотых ворот! Но я не могу. Я изо всех сил пыталась в это поверить маленькой девочкой, но не получилось. Бог и рай продержались на четыре года дольше Зубной феи, но потом я перестала в них верить. Я думаю, что там только тьма: ни мыслей, ни воспоминаний, ни любви. Просто тьма. Забвение. Поэтому мне так трудно принять то, что с ним происходит.
– Майк знает, что там есть нечто большее, чем забвение.
– Да? Почему? Почему ты так думаешь?
Потому что она там была. Он ее видел и видел, как она уходила. Потому что она сказала: «Спасибо вам». И я знаю, потому что видел ленту Алисы, а Том видел Линду.
– Спроси его, – ответил я. – Но не сегодня.
Она поставила колу на столик и всмотрелась в меня. Улыбнулась, отчего в уголках ее рта снова появились ямочки.
– Второй раз ты получил. Не думаю, что тебе интересен третий?
Я поставил свою колу на пол у кровати.
– Раз уж об этом зашла речь…
Она протянула ко мне руки.
* * *
Первый раз обернулся позором. Второй был неплох. Третий… что ж, третий раз – волшебный.
* * *
Я ждал в гостиной, пока Энни одевалась. Вниз она спустилась в джинсах и свитере. Я подумал о синем бюстгальтере под свитером – и, будь я проклят, между ног снова что-то зашевелилось.
– Все хорошо? – спросила она.
– Да, но я бы хотел, чтобы было еще лучше.
– Я тоже, но это все, на что мы можем рассчитывать. Если я нравлюсь тебе так же, как ты нравишься мне, ты с этим смиришься. Да?
– Да.
– Вот и славно.
– Как долго вы с Майком пробудете здесь?
– Если этот дом сегодня не унесет ветром?
– Его не унесет.
– Неделю. Майку надо пройти комплексное обследование в Чикаго, которое начнется семнадцатого числа, а я хочу приехать пораньше, чтобы обустроиться. – Она глубоко вздохнула. – И поговорить с его дедушкой о встрече. Необходимо установить какие-то рамки. Скажем, никакого Иисуса.
– Я увижу тебя до отъезда?
– Да. – Она обвила руками мою шею и поцеловала меня. Потом отступила на шаг. – Но не так, как сегодня. Иначе все слишком запутается. Я знаю, ты это понимаешь.
Я кивнул. Потому что понимал.
– А теперь иди, Дев. И спасибо тебе. Все было отлично. Самый лучший заезд мы приберегли напоследок, верно?
Она говорила правду. Не темный заезд, а светлый.
– Я бы хотел сделать больше. Для тебя. Для Майка.
– Я тоже, – кивнула она, – но не в этом мире. Приходи завтра к ужину, если погода позволит. Майк будет рад.
Она выглядела настоящей красавицей, босиком, в линялых джинсах. Мне хотелось обнять ее, взять на руки и унести в какое-нибудь безмятежное будущее.
Вместо этого я ушел. «Не в этом мире», – сказала она и попала в десятку.
Попала в десятку.
* * *
Примерно в сотне ярдов в сторону города, на материковой стороне двухполосной дороги, находилось некое подобие торгового центра, слишком маленькое, чтобы носить это гордое название: магазин деликатесов, салон-парикмахерская «Волосы смотрят на тебя»[30], аптека, отделение «Южного трастового банка», ресторан «Ми каза», куда, без сомнения, заглядывали представители элиты Бич-роу. Направляясь к Хэвенс-Бэй и пансиону миссис Шоплоу, я даже не взглянул в ту сторону. Еще одно подтверждение того, что у меня не было дара, который делили Майк Росс и Роззи Голд.
* * *
«Ложись спать пораньше», – посоветовал мне Фред Дин, и я так и сделал. Лежал, закинув руки за голову, слушал шум прибоя, как и все прошедшее лето, вспоминал прикосновения ее рук, упругость грудей, вкус губ. Больше всего думал о ее глазах, волосах, разметавшихся по подушке. Я любил ее не так, как Уэнди – подобная любовь, сильная и глупая, приходит раз в жизни, – но любил. И люблю до сих пор. За доброту, а еще больше – за терпение. Вероятно, некоторым молодым людям выпадает более удивительное посвящение в тайны секса, но никому и никогда не доставалось более сладкое.
