Стивен Кинг - Зеленая Миля

— И вы, черт возьми, еще хотите назвать этот аборт при постоянном токе успешной казнью? Господи, да эти свидетели теперь месяц не смогут спать! А тот толстяк, наверное, и целый год!

Брут указал на тележку и тело под простыней.

— Он ведь мертв, так? Что касается ваших свидетелей, большинство из них завтра будут рассказывать своим друзьям, что свершилось высшее правосудие: Дэл сжег нескольких человек заживо, поэтому все вернулось на круги своя, и он сам сгорел заживо. По крайней мере никто не скажет, что это сделали мы. Они скажут, что это воля Божья, а мы были ее исполнителями. Может, в этом есть доля правды. И знаете, что самое интересное? Просто самый персик? Друзья будут завидовать и жалеть, что их там не было и они ничего не видели. — Произнося последнюю фразу, он поглядел на Перси одновременно с отвращением и злорадством.

— А если их перышки слегка растрепались, так что? — заявил Харри. — Они сами пожелали все увидеть, никто их не заставлял.

— Я не знал, что губка должна быть мокрой, — повторял Перси механическим голосом. — На репетициях она всегда была сухой.

Дин посмотрел на него с явным отвращением.

— Сколько лет ты мочился на сиденье унитаза, пока тебе не сказали, что его надо сначала поднять? — проворчал он.

Перси открыл было рот, но я велел ему заткнуться. К удивлению, он подчинился. Я обратился к Андерсену.

— Кэртис, все просто и ясно — дело испортил Перси, вот что случилось. — Я повернулся к Перси, ожидая возражений. Но он не возражал, наверное потому, что понял по моим глазам: лучше, если Андерсон услышит, что произошла глупая ошибка чем узнает, что это были сознательные действия. Кроме того, что бы ни говорилось здесь в тоннеле, это все не имело большого значения. В мире Перси Уэтморов важно было то, в каком именно виде попадет информация к большим шишкам — влиятельным людям. В мире таких, как Перси, важно было то, как это появится в газетах.

Андерсон неуверенно обвел взглядом всех нас пятерых. Он даже посмотрел на Дэла, но Дэл молчал.

— По-моему, могло быть гораздо хуже, — сказал Андерсон.

— Ты прав, — подтвердил я. — Он мог быть все еще жив.

Кэртис моргнул: такая возможность не приходила ему в голову.

— Мне нужен полный отчет о случившемся к завтрашнему утру. И никто из вас ничего не скажет начальнику Мурсу, пока я не поговорю с ним. Ладно?

Мы дружно кивнули. Если Кэртис Андерсон хочет сам сообщить начальнику, что ж, мы не против.

— Если только эти щелкоперы ничего не напишут в своих газетенках.

— Не напишут, — сказал я. — Даже если попытаются, их редакторы все вырежут. — Слишком мрачно для семейного чтения. Но они и не станут пытаться, сегодня не было новеньких. А старые не хуже нас знают, что иногда случаются неудачи, вот и все.

Андерсон на секунду задумался, потом кивнул. Он повернулся к Перси с выражением отвращения на обычно приятном лице:

— Ты — поганец, и я терпеть тебя не могу. — Он кивнул в ответ на изумленный взгляд Перси. — Если ты хоть кому-нибудь из своих трусливых друзей об этом расскажешь, я все буду отрицать до тех пор, пока рак на горе свистнет, а эти ребята меня поддержат. У тебя будут неприятности, сынок.

Он повернулся и пошел вверх по лестнице. Я дал ему подняться на четыре ступеньки, а потом окликнул:

— Кэртис!

Он молча повернулся, удивленно подняв брови.

— Не беспокойся так сильно о Перси, — сказал я. — Он скоро перейдет в Бриар Ридж. Больше зарплата и условия лучше. Правда, Перси?

— Как только подпишут перевод, — добавил Брут.

— А пока его не подпишут, он возьмет больничный на все ночные смены, — вставил свое слово Дин.

И тут Перси очнулся: он еще не проработал в тюрьме столько, чтобы заработать оплачиваемый больничный. Перси посмотрел на Дина с явной неприязнью.

— И не надейся, — процедил он.

Мы вернулись в блок примерно в четверть второго (кроме Перси, которому было приказано вычистить помещение склада, и он с надутым видом взялся за работу), мне нужно было написать рапорт. Я решил сделать это за столом дежурного, боясь, что, сидя в своем удобном кресле в кабинете, просто засну. Вам это может показаться странным после всего, что произошло всего час назад, но я чувствовал, что прожил как минимум три жизни, начиная с одиннадцати вечера, и все эти жизни без сна.

Джон Коффи стоял у двери своей камеры, слезы текли из его необычных нездешних глаз — словно кровь из какой-то незаживающей, но странно безболезненной раны. В камере, расположенной ближе к столу, на койке сидел Уортон, раскачиваясь из стороны в сторону, и распевал песенку, скорее всего собственного сочинения и не совсем лишенную смысла. Насколько я помню, звучала она примерно так:

— Заткнись, идиот, — бросил я.

Уортон оскалился, показав два ряда гнилых зубов. Он не умирал, по крайней мере еще, он был жив, счастлив и весел, чуть ли не танцевал.

— Ну, заходи и заставь меня, а? — сказал он весело, а потом запел другой вариант своей песенки, составляя слова отнюдь не случайно. Что-то в этом было, какие-то зачатки отвратительной сообразительности, по-своему даже блестящей.

Я подошел к Джону Коффи. Он вытер слезы тыльной стороной ладони. Глаза его были красные и воспаленные, и мне показалось, что он тоже очень устал. Как это могло быть, ведь он слонялся по прогулочному дворику всего два часа в день, а остальное время сидел или лежал у себя в камере, я не знаю, но, без сомнения, видел, что он устал. Это было ясно.

— Бедный Дэл, — произнес он тихим, хриплым голосом. — Бедный старина Дэл.

— Да, — ответил я. — Бедный старина Дэл. Джон, а с тобой все в порядке?

— Для него уже все позади, — продолжал Коффи. — Для Дэла все уже позади, правда, босс?

— Да. Но ответь на мой вопрос, Джон. С тобой все в порядке?

— Для Дэла уже все прошло, везет ему. Неважно, как это произошло, но ему везет.

Я подумал, что Делакруа вряд ли согласился бы с этим, но ничего не сказал. Вместо этого я осмотрел камеру Коффи.

— А где Мистер Джинглз?

— Убежал туда. — Он указал сквозь решетку по коридору в сторону смирительной комнаты. Я кивнул.

— Он вернется.

Но он не вернулся, дни Мистера Джинглза на Зеленой Миле закончились. Единственные следы его Брут обнаружил зимой: несколько ярко окрашенных деревянных щепочек и запах мятных леденцов, исходящий из дыры в балке.