Антология - Зеленый рыцарь. Легенды Зачарованного Леса (сборник)

Будь на дворе Средневековье, горожане стали бы крестьянами, а морпехи – феодалами. Тогда национальный парк был бы церковью, за стенами которой жизнь течет по своим законам, а по галереям монастырей гуляют задумчивые монахи, время от времени встречая паломников в красивых каретах.

Морпехи переводятся на другие базы, туристы приезжают и уезжают. Крестьяне остаются, прикованные к земле. Единственное спасение – редкие рейвы в парке, но, как и выпивка, они помогают лишь на время.

Впрочем, на очень хорошее время.

Как нужно ненавидеть свою дочь, чтобы перевести ее в новую школу посреди предпоследнего класса? Я, конечно, понимаю, что морпехи вряд ли интересуются мнением детей, но разве нельзя было оставить девчонку с какой-нибудь тетей?

Естественно, мисс Г. вызвала ее к доске и попросила рассказать о себе, словно мы в начальной школе. Я даже не запомнила имя бедняжки: была слишком занята тем, что жалела ее – и злилась на себя за эту жалость.

Она была похожа на Дэвида Боуи, разодетого, как Одри Хепберн. Черное платье-футляр, браслеты на запястьях, сдвинутые наверх большие солнечные очки, короткие, торчащие во все стороны светлые волосы. Чулки в сетку (шлюха!) и высокие «конверсы» (чудила!). Она смотрела на нас круглыми карими глазами, будто лань, не подозревающая, что это за блестящая штука у охотника в руках.

И, разумеется, едва прозвенел звонок, к новенькой, которая запихивала учебники в самую большую в мире сумку, подскочил Рэнди Нестероф.

– Блин, у тебя что, вообще нет сисек? – спросил он, и его дружки с готовностью загоготали.

Новенькая посмотрела на него и моргнула, отчего ее глаза стали еще больше (не знаю, как описать).

– У тебя тоже нет, – сказала она.

– Ну так я же парень.

Брови Новенькой поползли вверх.

– В самом деле?

Она закинула свою монструозную сумку на плечо и вышла из класса. Друзья Рэнди теперь ржали уже над ним, а сам он покраснел от досады.

Да, с ланью я погорячилась.

За обедом случилось еще кое-что интересное.

Эмбер и Маргарита поставили в самом конце очереди в столовой (чтобы никто не смог уклониться) ящик для голосования за короля и королеву Выпускного бала.

– Уже проголосовала, Бет? – участливо поинтересовалась Эмбер, когда я подошла к ним с подносом. Спрашивала она таким тоном, будто удачно пошутила. Вот только мне смеяться не хотелось.

– Проголосуй за себя, – посоветовала Маргарита. – Тогда получишь хоть один голос.

Кто-то позади меня спросил:

– Как там тебя зовут? Маргарита?

Я обернулась. Новенькая.

Маргарита открыла было рот, но Новенькая не дала ей заговорить:

– Нет, должно быть, я ослышалась. Ты ведь девочка, а не пицца.

На секунду я почувствовала искреннее восхищение. А потом она повернулась ко мне:

– А ты не похожа на Бет.

Одно дело – сознательно выставлять себя напоказ. И совсем другое – вытаскивать другого в свет прожекторов. Нечестно так делать.

– Это домашнее сокращение от «Элизабет, королева английская», – ответила я и рванула к столику, за которым сидели Джанель и Барб.

Они, конечно, спросили меня про Новенькую – ее невозможно было не заметить, – но я только сказала, что мы с ней в одном классе по английскому.

И все же выкинуть ее из головы не получалось. Новенькая дала отпор представителям обоих сословий – Рэнди-горожанину и Маргарите – офицерской дочке. Она понятия не имела об устройстве местного общества, и ее мало беспокоило, что она нарушила самое важное из негласных правил.

Другими словами, она в первый же день подписала себе смертный приговор.

Не знаю, как рассказать об этом. Даже не уверена, что это произошло на самом деле. Но если нет, как тогда все объяснить?

Я очень осторожно отношусь к тому, что пью на рейве. Если пиво из бутылки, то слежу, чтобы открывали ее при мне, и не выпускаю бутылку из вида. Если бочковое, то наблюдаю за стаканом, пока он не окажется у меня в руках. И потом тоже не свожу с него глаз. Никаких крепких напитков – бутылка слишком долго остается открытой. Я уже упоминала о своей избирательной глупости? Что ж, никогда не знаешь, когда кто-нибудь решит поделиться с тобой просветлением.

Я специально об этом пишу, чтобы никто ничего такого не подумал. Правда, я и сама так думаю – даже зная, что это неправда. Может, я просто слишком много выпила и пропустила момент, когда попрощалась со здравым смыслом – съела предложенный кекс или отпила из чьей-то бутылки. Но я бы так не сделала. Я очень осторожна.

Отлично, теперь я плачу. Слезы щиплют глаза, и мне становится так жалко себя, что я плачу еще сильнее. Глупая, глупая, глупая. Но у меня действительно такое ощущение, будто меня похитили инопланетяне, словно в моей жизни был эпизод, когда я лежала с голой задницей под хирургической лампой и все вокруг пялились на меня, вот только я этого не помню. Вместо этого я помню то, чего совершенно точно не могло произойти.

Нужно будет успокоиться до того, как мама снова зайдет в комнату.

Она отпросилась с работы, чтобы за мной ухаживать. Такого не случалось с тех пор, как я училась в третьем классе. Мама очень серьезно отнеслась к советам медсестры из приемного отделения и теперь внимательно следит, чтобы стакан с «Гаторейдом»[8] все время был полон. Заставляет меня пить, не слушая никаких возражений, а потом снова наливает до краев. По идее, я должна писать как лошадь, но нет! Можете представить степень моего обезвоживания.

Мама зашла в комнату, когда я сидела над листом бумаги. Я сказала, что делаю домашнюю работу, – и мама вышла из себя впервые с тех пор, как все это случилось. «Какая домашняя работа, если у тебя мозги спеклись?!» – вспылила она. Я хорошо запомнила ее слова, потому что мне понравился образ: череп-скороварка, скворчащие мозги – и пар, валящий из ушей.

Мои несчастные мозги несказанно обрадовались бы, полежи я спокойно в кровати. Но если я не выплесну мысли на бумагу, то буду без конца прокручивать их в голове. А так я хоть все разложу по полочкам. Когда мама в очередной раз заглянет ко мне с бутылкой «Гаторейда», она точно отправит меня в постель. Поэтому стоит поторопиться.

Она была так напугана, когда примчалась в больницу.

Вечеринка обещала стать грандиозной. Пока мы туда ехали, я обнимала Боба за талию и – сейчас мне самой противно об этом писать, но из песни слова не выкинешь – думала: «Сегодня он увидит, как я танцую, и западет на меня. И мы будем танцевать вместе, как Красавица и Чудовище, вдвоем, в пустыне, а на рассвете он меня поцелует». Аж мурашки по спине.

Наконец мы добрались до места и обнаружили проход между скал, освещенный воткнутыми в трещины гавайскими факелами. Впереди я чувствовала открытое пространство – как будто звуковой локатор моего тела не регистрировал никаких препятствий. Небо напоминало расшитое блестками черное платье, словно все звезды Вселенной собрались над нами, вытеснив луну куда-то на задворки.