— Кто там? — спросил старушечий голос.
— Прошу прощения, не здесь ли остановилась госпожа Мамаева?
— А коли и здесь, что вам с того? — сварливо осведомилась невидимая старуха.
— Я ее кузен и прибыл с очень важным трагическим известием, — соврал Рязанов.
— Тотчас внутри лязгнул засов, и на пороге появилась толстая старуха в допотопном капоре с сиреневыми лентами, с лампою в руке.
— Кузен?
— Прошу прощения, что я так поздно. Не имел возможности добраться ранее.
— А вы из каких будете? Не студент часом?
— Отставной гвардии поручик.
— Слава тебе господи, а то я уж подумала… Сейчас я ее позову, — сказала старуха, продолжая подозрительно сверлить Рязанова глазами. — Постойте покамест тут, на крыльце.
— Как вам угодно, — кивнул Иван Иванович.
Он ждал у прикрытой двери довольно долго, пока наконец она не отворилась вновь. Аглая, выглядывающая из-за плеча старухи, расширила глаза, но на вопрос старухи о том, верно ли сей человек — ее кузен, послушно закивала.
— Коли так, заходите, — проворчала старуха, поводя лампою. — Однако прошу вас заметить, госпожа Мамаева, что столь поздние визиты в моем доме малоуместны, так что я делаю вам снисхождение разве только ввиду трагических событий, с которыми прибыл ваш кузен.
Что-то бормоча под нос, она удалилась, предварительно заперев дверь. Аглая стояла молча, и Иван Иванович произнес:
— Может быть, пройдем к тебе?
— Да… — отозвалась девушка. — Да, непременно.
Комнатка, которую она снимала у старухи, оказалась маленькой — только-только чтобы вместить кровать с железными коваными спинками, маленький прикроватный столик и стул.
— Я требую объяснений, — сказал Иван Иванович, но прозвучало это куда более робко, чем он желал.
— Каких объяснений? Разве мы с тобою не расстались? — Девушка присела на кровать. — И что ты здесь делаешь?!
— Понимаешь ли, Аглая… Обстоятельства таковы…
— …что ты подло шпионишь за мной, — завершила она. — Что ж, ты нашел себе достойное занятие.
— Это не совсем так. Я приехал с иной целью, но…
— …вынужден шпионить за мной, — снова встряла Аглая.
— Замолчи же наконец! — воскликнул Иван Иванович. — Ты можешь меня выслушать спокойно?
Аглая с силой прижала руки к груди, а Рязанов продолжал:
— Я увидел тебя сегодня совершенно случайно, я вовсе не знал, что ты находишься в этом городе, и уж никак не ожидал, что Кречинский ждет именно тебя. Естественно, я не мог не последовать за тобой, ибо полагаю, что тебе угрожает серьезная опасность.
— Вся опасность, которая мне угрожает, — это ты, — сказала Аглая.
— Не так, вовсе не так… Ты знаешь, кто таков Кречинский?
Аглая промолчала, глядя на Рязанова с нескрываемой ненавистью.
— Ты не ответила.
— Господин Кречинский — достойный, смелый и честный человек. И мне чрезвычайно жаль, что подобных людей сегодня в России мало. Но придет время, их будут сотни! Сотни и тысячи!
— Не приведи господь, — устало пробормотал Иван Иванович. — Послушай, Аглая, что ты здесь делаешь? Зачем приехала, что у тебя общего с этим чудовищным господином Кречинским?
— Я не могу тебе ничего сказать. Я знаю, где и кому ты служишь, и наша дисциплина…
— Какая дисциплина?! — воскликнул Иван Иванович. — Какая, к черту, дисциплина? А как же ваши Осинский, Мокриевич, Ковалевская, Стеблин-Каменский, Волошенко, Чубаров, Виттенберг, Ковальский? Их всех в свое время арестовали именно из-за отсутствия этой самой дис-цип-ли-ны! А этот ферт Млодецкий?! О какой дисциплине ты говоришь, Аглая?!
Девушка сидела с отстраненным видом, но Рязанов продолжал, перейдя на сердитый шепот:
— А прошлогодняя история с поездом государя? Какой-то дурак — не могу назвать его иначе — раздобыл динамит и придумал бредовый план подведения мины под полотно железных дорог, проходящих в пределах города Москвы и служащих путем возвращения государя из Ливадии. Нашелся бы умный человек, чтобы отговорить, ан нет: все послушно вняли и приступили к главным работам — к проведению минной галереи… Травили государя, как зверя какого, с неистовством и упорством необъяснимыми!
Аглая молчала.
— Я прошу тебя об одном, — сухо заключил Рязанов. — Или ты сегодня же… нет, с первым поездом — я не знаю, когда он, возможно, только завтра… Так вот, ты срочным образом покинешь город! Или, раз уж тебе не хочется слушать моих советов, исполни хотя бы один — не имей никаких дел с Кречинским! Это опасно, смертельно опасно, и я… Несмотря на все наши размолвки, я не хочу тебя потерять.
— Позволь мне оставаться хозяйкой своих дел.
— Хорошо… — потерянно кивнул Иван Иванович. — Я очень не хотел бы, чтобы ты вспомнила мои слова лишь тогда, когда станет слишком поздно. Что ж, прощай… Я хотел просить тебя не раскрывать моего присутствия, но ты ведь все равно расскажешь этим… своим…
Аглая лишь кивнула.
Еврея Иван Иванович нашел на станции, как и условились. Старик был, по обыкновению, печален и разговор начал странно.
— Знаете, что говорят ваши соотечественники, в том числе весьма разумные, образованнейшие люди? — спросил с горечью он. — «Как в действительности не существует достоинства женщины, так и не может быть понятия о еврейском достоинстве. У настоящего еврея нет внутреннего благородства, которое исходит из достоинства собственного и из уважения к чужому «я». Этим объясняются и еврейское высокомерие, которое выражает отсутствие сознания собственного «я», и властная потребность поднять ценность своей личности — путем унижения личности другого. Настоящий еврей, как и женщина, лишен собственного «я», а вследствие этого и самоценности. Еврей вовсе не антиморален. Он аморален». Кстати, именно поэтому, как многие полагают, евреи и не боятся демонов…
— Господин Цихес, я вовсе… — начал было Рязанов, но старик поднял руку ладонью вперед, давая знать, что не все еще сказал.
— Говорилось и иначе, — продолжал Овсей. — «Поистине я сомневаюсь в том, что еврея можно считать человеком, ибо он глух и к разумным объяснениям, и к авторитетным свидетельствам, будучи в одно и то же время евреем и существом иного порядка», — сказал, к примеру, Петр Достопочтенный из Клюни. И в таком случае кто же еврей? Ясно как день: порождение дьявола! Не человек, а демон, дьявольское отродье, орудие Сатаны, с помощью которого враг рода человеческого борется со светом истины и спасения! Потому против такого противника, как евреи, никакая ненависть не будет слишком глубокой, никакая война — чересчур жестокой, все средства будут хороши, лишь бы очистить землю от этой страшной угрозы! А ведь на самом деле еврей, согласно требованиям Торы, должен жить в реальном мире и привносить в него святость, но не превращаясь в ангела и не переходя в область чистой абстракции… Сказано: «Когда будешь есть плоды рук своих, счастлив будешь и будет тебе хорошо». Потому, господин Рязанов, я помогаю вам вовсе не оттого, будто бы не боюсь демонов, как положено всем евреям.
