Тем временем он уже пришел; Дом Шлюх — прямо перед ним.
Норман беспечной походкой перешел улицу к четным номерам по Дархэм-авеню, зная, что любой, кто наблюдает за улицей, будет меньше бояться парня на другой ее стороне. В качестве наблюдателя его интересовала та черномазая бочка, чью фотографию он видел в газете, — огромный мешок черной плоти с сильным полевым биноклем в одной руке и тающей горстью кремовых пирожных — в другой. Он еще чуть замедлил шаг, но ненамного, — красный сигнал тревоги, напомнил он себе, они настороже.
Это был большой белый дом, не в совсем викторианском стиле, а один из тех, что строились на стыке веков — три этажа уродства. Спереди он выглядел узким, но Норман вырос в доме, не очень отличавшемся от этого, и готов был ручаться, что сзади тот мог занимать половину квартала.
Его наметанный глаз заметил парочку шлюх из этого дома — здесь, парочку — там. Норман тщательно следил за тем, чтобы не ускорять свою медленную беззаботную походку и не охватывать весь дом одним долгим взглядом, а осматривать по частям. Парочка шлюх — здесь, парочка — там, везде — по паре шлюх.
Да уж. Шлюхи тут подняты по тревоге.
Он почувствовал, как привычная ярость начала пульсировать у него в висках, а вместе с ней возник знакомый образ — тот, который заменял все, что он не мог выразить словами: банковская кредитная карточка. Зеленая банковская кредитка, которую она посмела украсть. Образ этой кредитки теперь всегда был рядом и заслонил собой все ужасы и насилия в его жизни — сопротивление, вызывавшее у него ярость, лица убитых им людей, встававшие в его воображении и мешавшие ему уснуть, голоса, приходившие во сне. Например, голос его отца. «Подойди-ка сюда, Норми. Я хочу поговорить с тобой по душам». Иногда за этими словами следовал удар кулаком. А порой, если везло и он был пьян, всего лишь протягивалась его рука и забиралась тебе между ног.
Но сейчас это все было не важно. Имел значение лишь дом на противоположной стороне улицы. Так хорошо ему больше никогда не удастся осмотреть его, и если он потеряет эти драгоценные секунды, думая о всякой ерунде, то кто же тогда окажется в дураках?
Он стоял прямо напротив заведения. Милая лужайка — узкая, но длинная. Красивые клумбы с весенними бутонами обрамляют переднюю веранду. В середине каждой клумбы стоят металлические шесты, увитые плющом. Однако плющ отодвинут от черных пластиковых цилиндров на верхушках шестов, и Норман знал почему: внутри этих темных коробок находятся телекамеры, дающие отличный обзор всей улицы. Если кто-то внутри сейчас смотрит на мониторы, он увидит человека в черно-белой куртке, бейсбольной кепке и темных очках, который прогуливается на противоположной стороне улицы, слегка сгорбившись и согнув колени, так что его шесть футов и три дюйма роста не произведут впечатления на случайного наблюдателя.
Над входной дверью без замочной скважины встроена еще одна камера. Ключи слишком легко подделать, а засов — отодвинуть, если у тебя под рукой набор отмычек. Нет, там щель для электронной карточки или панель домофона с кнопками, а может, и то и другое.
Проходя мимо дома, Норман рискнул бросить еще один, последний взгляд во дворик. Там был огород, и две шлюхи в шортах втыкали в землю палки, как ему показалось, шесты для помидоров. Одна была похожа на рабыню с плантации: оливковая кожа и длинные темные волосы, завязанные сзади конским хвостом. Взрывоопасное тело, на вид лет двадцать пять. Другая — моложе, почти подросток, одна из тех жалких панков-шманков с волосами, вытравленными в два разных цвета. Ее левое ухо закрывала повязка. Она носила наркоманскую майку без рукавов, а на левом бицепсе Норман заметил татуировку. У него было мало времени, да и не такое хорошее зрение, чтобы ее разглядеть. Но он достаточно долго работал полицейским, чтобы знать, что там выведено: скорее всего название какой-нибудь рок-группы или паршиво сделанный рисунок кустика марихуаны.
Норман представил себе, как он вдруг бросается через улицу, не обращая внимания на камеры. Увидел, как он хватает ту маленькую с повязкой на ухе и прической рок-звезды, как заводит одну из своих здоровенных рук ей за шею и сдавливает, пока не упрется в челюсть.
«Меня интересует Роза Дэниэльс, — говорит он второй, рабыне с темными волосами и взрывоопасным станком. — Выведи ее сюда немедленно, или я сверну шейку этой плевательнице, как цыпленку».
Это, конечно, было бы здорово, но он почти не сомневался, что Розы здесь уже нет. Из своих библиотечных исследований он узнал, что услуги, предлагаемые «Дочерьми и Сестрами», помогли почти трем тысячам женщин. С тех пор как Лео и Джессика Стивенсоны открыли это заведение в 1974-м, средняя продолжительность пребывания шлюх здесь составляла четыре недели. Потом эти ходячие инкубаторы и разносчицы заразы скоренько выпроваживались в город. Скорее всего получая по выходе искусственные мужские половые члены вместо дипломов.
Нет, Роза почти наверняка уехала и теперь вкалывает служанкой на какой-нибудь работенке, которую подыскали ей ее лесбианские подружки, а по вечерам возвращается в жалкую комнатенку, тоже найденную ими. Однако эти суки на другой стороне улицы знают, где она, — у дамочки Стивенсон имеется ее адрес в картотеке, и, возможно, те, в огороде, уже заходили в ее тараканье гнездышко попить чайку с герл-скаутекими печеньями. А тем, кто не успел побывать там, уже успели рассказать побывавшие у нее в гостях, потому что так устроены все бабы. Чтобы заткнуть такой хайло, надо ее прикончить.
Младшая из огородниц — та, что носила прическу рок-звезды, — жутко поразила его, когда, взглянув на него, подняла руку и… помахала ему. На мгновение он решил, что она смеется над ним, что они все смеются, выстроившись у окон Дома Шлюх, над ним, инспектором Норманом Дэниэльсом, который сумел сцапать полдюжины наркобаронов и много другого отребья, но не справился с женой, — она обвела его вокруг пальца и украла его гребаную кредитку ATM.
Его пальцы сжались в кулаки, а ногти впились в ладони.
«Держи себя в руках, — заорал на него его внутренний голос. — Скорее всего, она машет так всем! Она, наверное, машет рукой и бродячим псам! Все ссыкухи вроде нее, нажравшись благотворительного дерьма, становятся такими приветливыми!»
Да, конечно, так оно и есть. Норман разжал ладони и отогнал от себя волну воздуха, коротко махнув в ответ. Он даже смог выдавить из себя слабую улыбку, которая вновь пробудила боль в слизистой и мышцах гортани. Потом, когда маленькая стерва с повязкой на ухе отвернулась к своему огороду, он мгновенно стер улыбку с лица и с гулко бьющимся сердцем заторопился прочь.
