Я растрогался и позволил, чтобы в моих глазах заблестели две слезы. Без всякого сомнения, он должен был это заметить, и я верил, что он прекрасно развлекается.
***
Выйдя из погребка, мы остановились в пьяных объятиях и уверениях во взаимной дружбе. Меня немного шатало, и я опёрся ему на плечо и поцеловал его слюнявыми губами в щёку. Ха! Пусть знает, что отрабатывает свои деньги! Потом я упал в грязь и позволил ему помучиться какое-то время с вознесением меня из неё. Однако при этом происшествии он свалился на меня и вымазал в грязной жиже свой красивый кафтанчик. В свете фонаря я увидел на его лице гримасу отвращения и ненависти. Но он так быстро взял себя в руки, что имей он дело не с Мордимером Маддердином, а с добродушным, хоть и упёртым Годригом Бембергом, это, без всякого сомнения, прошло бы незамеченным. В любом случае, он поступил очень непрофессионально, позволив мне одному возвращаться в корчму. Я был его вложением, а о вложениях следует заботиться, независимо от эмоционального отношения к ним. Меж тем, оставление меня пьяным в чужом месте несло риски[120] того, что вложение завтрашним утром будет плавать в реке с колотыми, резанными или ушибленными ранами. Я был разочарован поведением Мосселя, поскольку был о нём лучшего мнения.
Меня завернуло в ближайший переулок, после чего, когда уже был уверен, что пропал с его глаз, я пошёл прямо. Кафтан и накидка у меня были все в грязи, поэтому я подумал, что Эня сегодняшним вечером пригодится для чего-нибудь иного, чем для постельных игр. Может менее приятного, но зато наверняка полезного.
Тень, которая появилась из-за угла одного из домов, я заметил в последний момент. И в этот последний момент я отпрыгнул в сторону, и болт просвистел прямо возле моей левой руки. Наёмный убийца целился в сердце. Очень толково. Если бы не многолетние тренировки, лежал бы я сейчас бревном и всматривался в темноту мёртвыми зрачками. Какой грустный финал жизни бедного Мордимера, любезные мои. Кончиться в тирианской сточной канаве. Как же это лишено эстетики!
Тень снова появилась на миг, а потом исчезла. Я вытащил кинжал и осторожно пошёл в её направлении. Вдруг я услышал, как кто-то хрипло и болезненно втягивает воздух в лёгкие, а потом что-то свалилось в грязь с жирным всплеском. Я подошёл очень осторожно, держась стен. На улице лежал человек в чёрной, облегающей куртке. Небольшой арбалет выпал из его руки. Я нагнулся над телом. Мужчина был молод, светловолос, с лицом, изрытым глубокими шрамами после оспы. Я обыскал его, но он ничего при себе не имел. Даже кошелька с деньгами. Только маленькая оперённая стрелка торчала у него в кадыке. Я осторожно её вытащил. Остриё было длинным, серебряного цвета. Я понюхал его и почувствовал запах яда. Я оторвал полосу с рубахи покойника и старательно завернул стрелку в ткань, а потом спрятал её в карман накидки. Кто прикончил таинственного убийцу? Или у меня был какой-то неизвестный защитник? А может это лишь случай? Однако ответы на эти вопросы были не столь важны. Намного больше меня интересовал вопрос, кто хотел убрать бедного Мордимера из этого не самого лучшего из миров? Кому нужна была моя смерть? Ибо, полностью уверен, не жуликам, связанным с тирианскими купцами. Они убьют меня только тогда, когда им удастся позаимствовать мою наличность. В смысле, попытаются меня убить. Но я постараюсь их не убивать, пока не склоню к глубокой и искренней исповеди.
***
Когда я вернулся в корчму, Эня спала, и даже скрип двери её не разбудил. В полусвете луны я видел её нагое тело. Светлые волосы были рассыпаны по подушке, левая кисть лежала на груди так, что средний и указательный пальцы заслоняли сосок, а слегка раздвинутые ноги приоткрывали сладкую тайну, скрытую между бёдер. Она выглядела так очаровательно и невинно, что даже верить не хотелось, что это лишь хезская шлюха. И её бёдра были уже заезжены десятками, и, несомненно, даже сотнями мужчин. Что ж, наверняка она через несколько лет потеряет даже кажущуюся прелесть и невинность. Жаль. Как всегда, когда из мира исчезает немного красоты.
Я шлёпнул её по заду, чтобы проснулась, высек огонь и зажёг лампу на столе.
— Мордимер, — сказала она, потягиваясь, и её полные груди заколыхались искушающе. — Где ты был столько времени? — Она посмотрела на меня внимательнее. — И в какой сточной канаве ты извалялся?
Я сбросил накидку и кафтан, стянул сапоги и скинул портянки.
— Дела, — объяснил я. — А сейчас хватит болтать и берись за работу. — Я показал ей на лежащую на полу грязную кучу.
Она фыркнула недовольно, но встала с постели. Почесалась между ногами.
— Вши, зараза, — пробормотала она. — Как я ненавижу вшей.
— Будто кто-то их любит, — ответил я.
В лохани были ещё остатки воды, поэтому я прополоскал рот, вымыл лицо и смочил волосы.
— Может, я прикажу корчмарю приготовить купальню? — спросил я. — Что скажешь? Большая кадка, полная горячей воды, щёлок и березовые ветки, которыми я тебя отхлещу…
— Особенно мне нравится хлестанье, — засмеялась она и осмотрела мою одежду. — А горячая вода пригодится, после твоих канавных приключений.
Я хотел её хлопнуть по ягодицам, но она так ловко увернулась, что я лишь мазнул её кожу кончиками пальцев.
— Ловкая девушка, — пробормотал я и пошёл будить корчмаря.
Как вы наверняка догадываетесь, любезные мои, содержатель был не в восторге от неожиданных пожеланий, но я блеснул у него перед глазами серебряной двукроной, и он сразу пришёл в себя. Погнал служанок греть воду и приказал втащить наверх деревянную кадку из тёмнокоричневого, пахнущего щёлоком дерева. Впрочем, мне самому пришлось помогать при этом затаскивании, ибо кадка была зверски тяжёлой, а лестница крутой и узкой. Но благодаря этому, уже несколько патеров спустя, мы сидели в горячей воде, а служанка только и летала с кувшином и доливала кипятку. Когда она наклонилась над кадкой, Эня придержала её за талию и протянула руку к груди девушки.
— Может, присоединишься, милая? — спросила она томно.
Девушка пискнула, залилась румянцем и вырвалась.
— Я п-пойду з-за водой, — крутанулась она на пятке и исчезла за дверью.
Эня рассмеялась.
— Тебе бы не хотелось, а, Мордимер? С такой свежатинкой? Сколько ей может быть лет? Четырнадцать?
— Девочек тоже любишь? — я провёл пальцами по её гладкому бедру.
— Почему нет? — ответила она вопросом. — Я это вообще люблю. А ты любишь свою работу, Мордимер? Любишь убивать и пытать людей?
Я раздражился, но не рассердился. Я привык, что люди думали именно таким образом, а кроме того, она задала вопрос с большим очарованием. К слову сказать, очарованием, совершенно не соответствующим сути.
