— Но ведь это вы на фотографиях, Сигизмунд, — сказал Андрей. — И квартира ваша. А девушка? — Улыбкой он смягчил возможную бестактность вопроса. — Тоже ваша?
— Квартира, разумеется, моя. И сам я — в ней! — Сигизмунд рассмеялся. — Без этого статья вышла бы беспредметной, верно? А девушка… Девушка не моя, приглашенная. Так что, если вы пришли ко мне из-за девушки, прошу прощения. Ничем не могу помочь!
«Я знаю, что не из-за нее, — понял Ласковин по выражению его лица. — Шутка!»
— И еще, — доверительно наклоняясь к Андрею, произнес Сигизмунд. — Мне было любопытно узнать, как отреагируют массы на несколько нетрадиционную этику!
— Вы имеете в виду: на употребление в пищу человеческой крови? — осведомился Ласковин.
— Ну да! Сейчас своеобразное время: идеалы, убеждения, понятия о приличиях — все меняется. В том числе и отношение к подобным вещам. Вы согласны?
— Отчасти, — уклонился Андрей. — Скажите, Сигизмунд, а вы действительно употребляете ее в пищу?
— В пищу? А, вы о крови! Нет, может быть, мой ответ вас разочарует, но в пищу я ее не употребляю.
— Почему это меня должно разочаровать, Сигизмунд?
От этого имени на языке оставался приятный осадок, остаточный вкус. Как от бархатного чешского пива.
— Вы мне показались оригинальным человеком, Андрей. Человеком, которого не смутишь ни видом, ни вкусом крови. Вы случайно не доктор?
Ласковин покачал головой.
— В любом случае, — сказал хозяин квартиры, придвигаясь к Андрею поближе и кладя ладонь ему на руку, — я рад нашему знакомству. Может быть, на что-то подобное я и надеялся, когда поддался на уговоры Арика. В нашем большом городе так редко удается найти нового, по-настоящему интересного человека. Вы понимаете, что я имею в виду?
«Манерами он похож на гомика, — подумал Ласковин. — Но не гомик. Или все-таки гомик?»
На расстоянии вытянутой руки Сигизмунд производил потрясающее впечатление. Темные мерцающие глаза, матовая кожа, яркие губы, блестящие волнистые волосы и еще тот неуловимый налет аристократизма, какой бывает только от сочетания крови и воспитания. Андрей вдруг почувствовал себя грубым и неуклюжим. Его кисть (форму ее Ласковин до сих пор считал безупречной) выглядела обезьяньей лапой в сравнении с длинными, будто вылепленными из алебастра пальцами Сигизмунда. Ласковин испытывал легкую зависть. Этот человек напоминал ему подружку Ленору Цой, но был еще утонченнее, нет, благороднее.
«Нет, он не голубой!» — решил Ласковин.
Под тонкими чертами лица, под женственно-мягкой улыбкой чувствовалась настоящая мужская твердость.
«Этот человек может быть опасен!» — подсказал ласковинский инстинкт воина.
«Чепуха, — отмахнулся он. — Мы — в разных категориях!»
Впрочем, ссориться с Сигизмундом ему не хотелось. Обижать хозяина квартиры казалось ему глупым, грубым и бестактным. Невольно Андрей оглянулся на отца Егория.
Тот стоял, вернее, возвышался, позади Сигизмунда. И выглядел в сравнении с ним сущим неандертальцем. Огромная косматая горилла, поблескивающая глазками из-под щетинистых надбровий.
«Что за идиотские сравнения!» — опомнился Андрей.
— Можно спросить, чем вы занимаетесь? — поинтересовался он. — Вы музыкант?
— Только как любитель. Я — художник.
«Так я и думал», — сказал себе Ласковин. И указав на сделанный пером рисунок в деревянной рамке, украшавший стену над полкой с компакт-дисками:
— Это — ваше?
— Ну что вы! — отмахнулся Сигизмунд. — Если бы это было моим, я чувствовал бы себя гением. Это Гойя. Не подлинник, разумеется, копия. Но очень хорошая копия. Ей уже почти полтораста лет. Так что и ее можно считать своего рода оригиналом.
— Было бы интересно взглянуть на ваши работы, — сказал Андрей. — Что может писать столь утонченный человек?
— Не обольщайтесь, — ответил Сигизмунд. — Я не более чем способный рисовальщик. Меня покупают на аукционах, потому что некая галерея в Голландии удосужилась сделать мне небольшое имя. Знаете, реклама в журналах, альбом… Но сам-то я знаю, — Сигизмунд похлопал Ласковина по руке, — чего стою. Нет у меня в доме моих картин. Зато есть несколько не моих. Настоящие шедевры. Я покажу их вам чуть позже. Все-таки мне хотелось бы поставить какую-нибудь музыку. Может быть, ваш сумрачный друг выберет по своему вкусу? — Он повернулся в кресле, обратившись к отцу Егорию: — Игорь Саввич, если вас не затруднит, подыщите то, что вам по вкусу?
— То, что мне по вкусу, придется не по вкусу тебе, тварь! — жестко произнес отец Егорий, сжав кулаки. Андрей даже вздрогнул от неожиданности.
— Сатаническое отродье! — прорычал иеромонах, шагнув вперед. Казалось, он сейчас ударит сидящего перед ним маленького, хрупкого Сигизмунда.
— Андрей! — Сигизмунд повернулся к Андрею в поисках защиты. — Что происходит, Андрей?
Губы его дрожали. Беспомощный мягкий интеллигент перед разъяренным варваром.
— Андрей!
Ласковин вскочил на ноги. Он был готов броситься между отцом Егорием и человеком, который вот-вот мог стать его невинной жертвой. Но, отведя взгляд от лица Сигизмунда и встретившись глазами со своим духовным наставником, заколебался.
— Раздави тварь! — жестким, холодным, «чужим» голосом приказал Игорь Саввич. — Не человек это! Убей его!
— Вы с ума сошли! — прошептал Сигизмунд, вжимаясь в кресло. — Вы ненормальный!
— Убей! — закричал отец Егорий и ринулся на Сигизмунда.
Андрей, решившись, загородил ему путь.
— Погодите! — воскликнул он. — Нельзя же так!
Отец Егорий заскрипел зубами. Он готов был смести Ласковина с дороги, но понимал, что это не удастся. И отступил.
Андрей повернулся к Сигизмунду.
— Не бойтесь, — произнес он. — Ничего страшного.
— Спасибо, спасибо вам, — прошептал Сигизмунд, хватая Ласковина за руку. — Спасибо!
«Черт! — Андрей с трудом удержался, чтобы не вырвать ладонь из этих прохладных пальцев. — Черт!» Отец Егорий был не так уж неправ! Этот человек выглядел испуганным, нет, охваченным ужасом: расширенные зрачки, дрожащие губы, испарина на лбу… и совершенно сухие ладони.
«Черт!»
Полсекунды потребовалось Ласковину, чтобы осмыслить происходящее. И, вероятно, столько же — Сигизмунду, чтобы понять: Андрей заподозрил неладное.
Если бы сейчас хозяин квартиры заговорил, может быть, ему и удалось бы рассеять сомнения Ласковина. Но Сигизмунд не стал экспериментировать.
Ласковин не успел вырвать руку. Тонкие пальцы сжали его кисть с нечеловеческой силой. Правая рука того, кого отец Егорий назвал «тварью», описала в воздухе круг, и три острых блестящих когтя выскользнули из сжатого кулака. Три десятисантиметровой длины лезвия. Взмах — и когти вспороли кожаную куртку Ласковина, как бритва — бумагу. Андрей попытался поворотом высвободить руку, но тщетно. Такой же неудачей окончилась попытка выдернуть легкого с виду Сигизмунда из кресла. На деле он оказался далеко не легким. Ласковин чудом уклонился от лезвий, свистнувших на уровне его живота.
