– Я собрал вас, господа, потому что мне нужна ваша помощь.
– Помощь? – рассеянно переспросил Стейниц.
– Помощь! – прищурился Ласкер.
– Помощь, – тихо и задумчиво повторил Пильсбери.
– Да, господа, помощь. Речь идет… о любви.
Три пары глаз удивленно уставились на русского шахматиста. Стейниц два или три раза моргнул, Ласкер усмехнулся, а Пильсбери побледнел и отвел взгляд, будто слово это напомнило ему о какой-то душевной ране.
Они сидели за круглым столом в ресторане «Доминик». Чигорин был встрепанный, взволнованный и явно чем-то сильно встревоженный.
– Дело вот в чем… – сказал Чигорин и подробно рассказал коллегам обо всех своих приключениях.
После рассказа коллеги погрузились в размышления. Первым заговорил Стейниц.
– Прежде всего, мой друг, вы не должны были связываться с женщиной, которая способна принести столько проблем, – изрек он, поглаживая рукою бороду. – Но если уж связались, то вы, в каком-то смысле, взяли на себя ответственность за ее жизнь. Поэтому отныне ее проблемы – ваши. Тем более что источником этих проблем были отчасти и вы.
– Главная вина лежит на ее плечах, – возразил Ласкер. – Она не должна была возвращаться к этому… как его…
– Бостанжогло, – подсказал Пильсбери, задумчиво глядя в окно.
– Вот-вот, – кивнул Ласкер. – И хотя на вашем месте я бы перевернул весь город, лишь бы вернуть любимую, вам я этого делать не советую.
– Почему?
– Да потому что вам здесь жить! Ну, вернете вы ее, а дальше? Бостанжогло – миллионщик. Даже если вы убежите в Сибирь, он наймет целую армию шпионов и сыщиков и рано или поздно найдет вас. И тогда берегитесь! Такие люди не прощают обид.
– Ну, а вы что скажете? – повернулся Чигорин к молодому американцу.
Пильсбери вынул изо рта длинный чубук изящной трубки, которую в последнее время курил почти не переставая, и задумчиво посмотрел на Михаила Ивановича.
– Любовь – чувство роковое, – ответил молодой человек. – Оно приносит много удовольствий, но за эти удовольствия приходится рано или поздно расплачиваться. С другой стороны, платы не избежать. Ведь не любить, значит, не жить. Да и почувствовать, что ты живешь, можно только на краю бездны. Хочешь жить – ищи проблем, так я думаю. Я за то, чтоб вы действовали, а повезет вам или нет – это уж как судьба распорядится. Как сказал ваш поэт: «Не властны мы в своей судьбе».
– Пушкин, – машинально буркнул Чигорин.
Пильсбери грустно улыбнулся и покачал головой:
– Нет. Боратынский.
– Все одно, – небрежно сказал Чигорин.
Ласкер вдруг зашевелился на своем стуле.
– Я не желаю в это ввязываться, – сказал он твердым голосом. – У меня много своих дел. Я не против хорошей драки, но предпочитаю драться на шахматном поле. Это не мои проблемы, господин Чигорин. Простите.
– А я даже не знаю, чем могу помочь, – мягко произнес Пильсбери. – Если вам нужны деньги, то я отдам все, что у меня есть. Но не более того.
– А я даже денег предложить не могу, потому что у меня их нет! – сказал Ласкер. – Я рассчитывал получить кое-что от князя Мегрельского, но кончилось тем, что он кое-что получил от меня, а я ушел с пустыми руками!
Стейниц кашлянул в кулак и сказал сурово и твердо:
– Мне странно вас слушать, господа. А если бы с кем-нибудь из нас приключилось что-нибудь этакое? Мы с вами – один цех. Вокруг слишком много негодяев, желающих нажиться на наших талантах, и мы должны держаться вместе.
– Держаться вместе? – фыркнул Ласкер. – Но это невозможно! Мы с вами не только коллеги, но и соперники – прошу об этом не забывать! Со мной в эти дни приключилось столько неприятностей, что я не доверяю никому. Вот вы, господин Стейниц, – почему вы так уверены, что Чигорин вас не обманывает?
Стейниц пригладил ладонью бороду и спросил:
– Зачем же ему меня обманывать?
– У вас с ним завтра игра! Возможно, он хочет, чтобы вы на нее не явились, и тогда, по правилам турнира, победа будет отдана ему и он получит лишние очки. А это сыграет не только против вас, Стейниц, но и против нас с Пильсбери. Гарри, скажите ему!
– Ласкер прав, – кивнул Пильсбери. – Мне очень грустно это сознавать, но от правды никуда не денешься. Мир жесток, и он делает жестокими даже самых милых и добрых людей.
Чигорин побагровел.
– Вы хотите сказать, что я хочу заманить вас в какую-то ловушку?
– Не обязательно, мой друг, – спокойно сказал Стейниц. – Коллеги имеют в виду, что вами и вашей добротой могли воспользоваться, чтобы вы… как это по-русски…
– По-русски это называется «угробить», – сказал Ласкер.
А Пильсбери посмотрел на свои ногти и заметил:
– Или «порешить». Я вычитал этот термин в словаре тюремного арго.
Чигорин помолчал. Вид у него был совершенно убитый.
– Что ж, господа, – расстроенно пробормотал он, – я вас понимаю.
Шахматисты переглянулись.
– Знаете что, Михаил, – мягко проговорил Пильсбери, – я готов с вами пойти, даже если вы приведете меня в ловушку. С недавних пор я знаю, что жизнь человека состоит из непредсказуемых случайностей, каждая из которых может нас убить. Поэтому не стоит над ней особенно трястись. Я с вами.
Глаза Михаила Ивановича засверкали, что явно говорило о том, что он воспрял духом. Чигорин хлопнул Пильсбери по плечу и сказал:
– Спасибо, Гарри! Я всегда говорил: вы не только гениальный шахматист, но и отличный малый!
– И я был о вас такого же мнения, – прогудел в бороду Стейниц.
– Благодарю вас, друзья, – чуть покраснев от комплимента, ответил Пильсбери.
Три пары глаз устремились на немца. Ласкер нахмурился, его воинственные усы ощетинились и стали похожи на часовые стрелки.
– У вас, господа, своя дорога, – сказал он, хмуря брови. – А у меня своя. Поэтому я пас.
– Это ваше решение, – пожал плечами Пильсбери. – Главное, не сердитесь на себя и ни в чем себя не укоряйте.
– Вы меня выслушали, и этого достаточно, – в тон ему сказал Чигорин.
– К тому же вы совсем не обязаны были помогать, – заметил Стейниц. – Таким образом, вам себя не в чем упрекнуть. Встретимся послезавтра за шахматной доской. Mach’s gut, Bürschchen[10]!
– Good night, mister Lasker!
– Спокойной ночи, коллега!
Лицо Ласкера пошло пятнами.
– То есть вы меня выпроваживаете? – не поверил он своим ушам.
– Мы готовимся к войне, – сказал ему старый Вильгельм. – И будем держать что-то вроде военного совета. А на военном совете не должно быть чужих ушей.
– Да, господин Ласкер, идите домой и проведите вечер за шахматной доской, – с доброжелательной улыбкой посоветовал немцу Пильсбери.
– Что ж… – Ласкер поднялся со стула. – Рад был встретиться. Доброй ночи!
