Они оба сейчас представляли лакомый кусочек для комаров и москитов, но Гарднер не получил ни одного укуса и был также уверен, что и Бобби не укусил никто. Это не только грозное оружие, — думал он, глядя на корабль, — но еще и отличный репеллент: отпугивает всех насекомых.
Он вновь натянул рубашку и коснулся лица Бобби, пробежал пальцами по щеке, стирая грим. Большая часть его, правда, уже была смыта слезами.
— Я ненавижу тебя, — прошептал он.
Ты любишь меня, — ответила она.
— Что?
Ты все услышал, Гард. Я знаю, что услышал.
— Ты сердишься? — спросил он, уверенный, что между ними вновь воздвигнется барьер, уверенный, что все закончится, потому что самые лучшие вещи когда-нибудь кончаются. И ему было грустно от этой уверенности.
— Именно поэтому ты не хочешь разговаривать со мной? — Он помолчал. — Я не упрекаю тебя. Ты имеешь право так вести себя, женщина.
— Но я говорила с тобой, — сказала она, и, хотя ему было стыдно за то, что он солгал ей, он был рад слышать в ее голосе разочарование. — Говорила мысленно.
— Я не слышал.
— А раньше слышал. Ты слышал… и ты отвечал. Мы говорили, Гард.
— Тогда мы находились ближе к… к этому, — он указал рукой на корабль.
Она слегка усмехнулась и прижалась щекой к его плечу. Грим все больше стирался, обнажая бледную, полупрозрачную кожу.
— Разве я могу ненавидеть тебя?
— Нет. Да. Немного, — она улыбнулась и в этот миг стала давно и хорошо знакомой ему Бобби Андерсон. И все-таки по ее щекам бежали слезы. — И все же это хорошо, Гард. Мы сохранили самое лучшее в себе напоследок.
Он очень нежно поцеловал ее, но теперь ее губы были другими. Губы Новой и Усовершенствованной Бобби Андерсон.
— И все же ни мне, ни тебе не хочется сейчас заниматься любовью.
— Я знаю, что выгляжу усталой, — сказала Бобби, — и потеряла свою прежнюю привлекательность, как ты, наверное, успел заметить. Ты прав: мне не хочется сейчас делать никаких физических усилий.
Черт бы тебя побрал, — выругался про себя Гарднер, отгородившись мысленно от Бобби, чтобы она не могла услышать его мысли.
— Лечение было… радикальным. После него остались некоторые проблемы с кожей и количеством волос на голове. Но все это постепенно восстанавливается.
— Ох, — выдохнул Гарднер, думая при этом: Ты все еще не научилась правдоподобно лгать, Бобби. — Что ж, я рад, что с тобой все в порядке. Но тебе понадобится еще немало дней, прежде чем ты окончательно встанешь на ноги…
— Нет, — спокойно ответила Бобби. — Пришло время для финального рывка, Гард. Мы уже почти у цели. Мы начали это с тобой — ты и я…
— Ты начала это, Бобби. Ты нашла этот корабль. Вместе с Питером, помнишь?
При напоминании о Питере на лицо Бобби набежала тень, но тут же исчезла.
— Ты появился почти сразу же. Ты спас мне жизнь. Без тебя я сейчас не была бы здесь. Так давай же закончим это вместе, Гард. Я думаю, нам осталось выкопать не более двадцати пяти футов.
Гарднер понимал, что она права, но внутренне он не принимал такую постановку вопроса. У него внезапно заныло сердце.
— Если ты так считаешь…
— Что ты говоришь, Гард? Осталось всего чуть-чуть. И мы вместе. Ты и я.
Он задумчиво посмотрел на Бобби, а вокруг не было слышно ни единого птичьего голоса.
Какое же нужно принять решение? Как сделать правильный выбор? Убежать? Вызвать полицию? Как? Какие еще идеи, Гард?
И внезапно к нему пришла идея… или, во всяком случае, ее отблеск.
Но даже отблеск — это лучше, чем ничего.
Он похлопал Бобби по руке:
— Ладно. Я согласен.
Бобби улыбнулась шире… и вдруг на лице ее появилось удивленное выражение:
— Интересно, сколько же он еще оставил тебе времени?
— Кто он?
— Волшебник-Зубодер, — пояснила Бобби. — Наконец и ты потерял зуб. Вот здесь, прямо по центру.
Изумленный и немного испуганный, Гард поднес руку ко рту, уверенный, что еще вчера зуб был на месте.
Вот это и случилось. Через месяц работы возле этой чертовой штуки его иммунитет наконец перестал срабатывать. Теперь и он стоит на пути «превращения» во что-то Новое и Усовершенствованное.
Он начинает «превращаться».
Гарднер с трудом выдавил из себя ответную улыбку:
— Я не заметил.
— А еще что-нибудь ты чувствуешь?
— Нет. Пока нет. Так ты говорила, что хочешь выполнить кое-какую работу?
— Да, если смогу, — вздохнула Бобби. — С такой рукой…
— Попроси меня. Я помогу тебе.
Бобби улыбнулась и вновь стала той Бобби, какую он знал много лет, его любимой женщиной.
Потом ему в глаза бросилось, как все-таки она худа и слаба, и у него заныло сердце.
— Думаю, ты действительно поможешь, — тихо сказала она. — Мне было бы одиноко без тебя.
Они стояли рядом, улыбаясь друг другу, и все было почти по-старому, кроме леса, в котором теперь не пели птицы.
Прошла любовь, — думал он, — и никогда не вернется. И кто бы мог подумать, что виной всему призраки! Даже Герберту Уэллсу не пришел бы в голову такой сюжет!
— Мне бы хотелось заглянуть в яму, — сказала Бобби.
— Ладно. Тебе должно понравиться то, что я успел сделать.
И они вместе направились к кораблю.
Понедельник, 8 августа.
Жара не спадала.
Температура воздуха за окном кухни Ньюта Беррингера была семьдесят девять градусов. Боже, сейчас только четверть восьмого, а ведь впереди еще все утро! Правда, Ньют не смотрел на градусник. Он стоял в ванной, облаченный в пижаму, и старательно растирал взятый у жены грим по лицу. Ему всегда казалось, что грим — никому не нужное женское ухищрение и что женское лицо без грима выглядит гораздо привлекательнее, но теперь, когда сам в нем нуждался, Ньют был вынужден признать, что грим — вещь полезная.
Он пытался скрыть тот факт, что в последнюю неделю кожа на его лице и затылке начала в буквальном смысле слова увядать. Он, конечно, знал, что со всеми, кто побывал в сарае Бобби, происходят определенные перемены, но сперва ему казалось, что эти перемены благотворны: все три раза он выходил оттуда помолодевшим, ставшим будто бы выше ростом и способным удовлетворить в постели и свою жену, и всех ее подруг.
Но с прошлой пятницы он уже не мог себя обманывать. Он отчетливо видел вены, артерии и капилляры на щеках, и в связи с этим ему вспоминалась картинка из медицинского атласа, где изображалась кровеносная система человека. Когда он нажимал пальцами на щеки, они прогибались, будто сделанные из эластика. Как если бы они… они… истончались.
Я не могу выйти в таком виде, — подумал он.
