Среди обломков то там, то тут виднелись какие-то серые мешки. Заметив у ближайшего торчащую руку со скрюченными обгорелыми пальцами, Серж понял, что это трупы. Ситуация становилась все глупее и неприятнее, потому что никак не кончалась, как и эта чертова диорама. Откуда тут, в самом деле, такой огромный павильон? По ощущениям Сержа, они пробирались через развалины минут сорок, а то и больше. Но поди разбери, как растягиваются время и пространство в таких местах.
У развалин завода их окликнули паролем:
– Волга!
– Днепр! – отозвался старший.
– Дзыбин, ты? С уловом, что ли, старшина?
– Какое там, – отмахнулся тот.
– Да-а, мелковат фриц пошел, – усмехнулся часовой, разглядывая добычу, – видать, всех крупных-то уж повыбили.
– Хватит еще на твою долю, балаболка, – проворчал старшина.
Сержа отвели в подвал какого-то цеха, где резко и омерзительно воняло больницей – спиртом, йодом и тяжелым духом гнилых бинтов: тут расположился полевой лазарет. Раненые лежали вповалку, прикрывшись шинелями. Которые не спали – проводили пленного злыми взглядами.
Старшина остановился у обитой железом двери с зарешеченным окошечком и треснувшей табличкой «касса», развернул пленного лицом к стене и распутал ремни на запястьях. Потом бесцеремонно выдернул кляп. Серж хотел было сказать все, что он думает о дурацких розыгрышах, но скулы свело так, что вместо членораздельных звуков он выдавил из себя одно невнятное мычание. Так и не успев ничего сказать, он мигом оказался за железной дверью.
Внутри царил полумрак. Серж пошарил затекшими руками в пространстве и наткнулся на письменный стол, и на нем – на чью-то коленку. Обладатель этой коленки что-то сказал по-немецки. Серж отпрянул, отошел к противоположной стене и сел там на корточки. Немец еще что-то спросил, но не получил ответа и замолк. Затекшие запястья, отходя, пульсировали ноющей болью, как воспаленный зуб. Оттаявшая шинель стала влажной, а местами – откровенно мокрой, и отвратительно липла к рубашке. Чтобы хоть немного согреться, Серж накрылся ей с головой. Он бы ни за что не поверил, скажи ему кто-нибудь, что можно заснуть в такой позе и в такой ситуации. Но усталость и стресс взяли свое, и кошмар наяву сменился не то чтобы сном, а каким-то болезненным полубредом.
Ночью обстреливали дважды. Насколько Серж мог судить, из пушек и минометов одновременно. Снаряды летели с протяжным присвистом, а мины – с каким-то хриплым мяуканьем. Все, как рассказывала бабка. Стены кассы-кутузки вздрагивали от каждого разрыва, и было слышно, как вдоль них осыпается известковая пыль. А на рассвете началась бомбежка и продолжалась не меньше сорока минут. Закрывшись шинелью от пыли и падающей штукатурки, Серж каждую секунду ждал, что либо потолок, либо стены рухнут на него, расплющив, как мураша. Потом фрицы пошли в атаку.
Серж открыл глаза и увидел сквозь дырку в шинели спящего немца, на лицо которого падал теперь свет из окошка, забранного решеткой. Проспав и артобстрел, и бомбежку, он дрых и теперь, под щелканье винтовочных выстрелов, гранатные разрывы и треск пулеметных очередей. Серж никак не мог взять в толк, как такое возможно. Тем не менее немец все-таки спал. Несмотря на то что его товарищей сейчас косили пулеметы, несмотря на то что сюда в любую минуту могла попасть авиабомба. Лежал на суконном столе, как покойник. И только влажные дорожки на пыльных щеках выказывали, что все-таки он спит, а не умер. «Вот хлюпик, – подумал Серж, – точно, малахольный».
Дырка в шинели была странной крестообразной формы. Серж вдруг понял, что такую может проделать только штык, четырехгранный штык трехлинейки. А значит, засохшая бурая корка вокруг, липшая вчера к рубашке, – вовсе не грязь. Но на общем фоне происходящего это казалось такой мелочью, что Серж больше испугался своего равнодушия к этой крови, чем самой крови. И продолжал, оценивая это новое ощущение, равнодушно разглядывать и окровавленную дыру, и лицо спящего немца в нее.
Наконец атака немцев захлебнулась, и выстрелы притихли. И тотчас, как по команде, пленный открыл глаза. Серж вначале не понял, почему его сокамерник проснулся именно сейчас, но вскоре сообразил: все это время у начальства до них не доходили руки. А теперь следовало ждать допроса.
Ноги Сержа за ночь, проведенную на корточках, затекли почти до бесчувственности, и теперь он их выпрямил, чтобы немного отошли. Немец, увидев это, негромко позвал:
– Kamerad!.. Kamerad, es gibt nicht eine zigarette?
– Тамбовский волк тебе камрад! – недружелюбно буркнул Серж.
Немец заткнулся и принялся шарить по карманам, выковыривая крошки табака. Был он чуть постарше Сержа, от силы года на два. А может, это война его малость состарила, и на самом деле было ему не больше восемнадцати. Был он сух, мальчишески костляв – длиннополая шинель болталась на нем, как мешок на колу. Такой же белобрысый, как Серж, только уши нелепые – лопушистые, и нос не прямой, а с горбинкой, какой-то ястребиный.
Как только подумал Серж про этот ястребиный нос, так и оторопь его взяла. Не бывает, не может быть таких совпадений. Это уже совсем из ряда вон. Неужели вот это лопухастое носатое существо и тот, вытертый, сморщенный, с шаркающей старческой походкой, математический профессор – одно и то же лицо? Курт Вингерт… или Виннерт. Кажется, все-таки Виннерт. Только бабки не хватает до полного комплекта.
За дверью послышался шорох. Серж вздрогнул. Проем окошка закрыла чья-то маленькая голова. Лица против света видно не было, но по торчащим длинным патлам угадывалась девчонка.
– Курт! – позвала девчонка, положив на кассовую полочку пару папирос и спички. – Эй, Курт!
– Danke schцn, freulein Valen, – поблагодарил немец и протянул одну сигарету Сержу: – Kamerad, ist zu rauchen?
– Отвали! – огрызнулся Серж.
Он подумал, что ничто в жизни, наверное, не сможет удивить его больше, чем это нагромождение невероятных совпадений. Из нескольких сотен тысяч людей, сошедшихся в бою за этот город, Сержу выпало пересечься именно с этими двумя. Даже ежу стало бы понятно, что это неспроста. Но что крылось за этой шуткой судьбы – пока было неясно.
Немец пожал плечами, заложил одну сигарету за ухо, про запас, а вторую закурил.
– Эй, – позвала девчонка, – а тебя за что сюда?
Серж нахохлился под колючей шинелью, исподлобья поглядывая на непрошенную гостью.
– За глупость.
– Дезертир, что ли?
– Сама ты… – разговаривать в таком тоне с бабушкой, хоть и с девятилетней, было слишком, и Серж умерил тон. – Зачем ты ему помогаешь? Он же фриц.
– Nicht Fritz, – ответил немец.
– Его зовут Курт, – пояснила девчонка. – Он хороший, помогал нам с мамой, консервы давал и хлеб. А когда мама все равно умерла – похоронить помогал. Я ему листовку принесла, и он пришел в плен.
