Томас Оуэн - Дагиды

Его встретили как доброго гения, как легендарного клоуна, который навещает бедных больных детей, лишенных всякого развлечения.

Маленькая фея прямо-таки лучилась от счастья, и взволнованные родители не знали, как благодарить гостя.

Каждый день по нескольку часов он проводил у постели больной Веры, несказанно радуясь признакам близкого выздоровления. Его прелестная подруга вскоре начала ходить по комнате в длинной ночной рубашке, которая смешно стесняла свободу худых босых ног. Затем она отважилась на небольшой променад, осторожно опираясь на руку своего достойного и преданного друга.

Он снова поселился в ее доме и с радостью стал играть роль заботливого старшего брата. Ему доставляло наслаждение смотреть, как Вера набирается сил и обретает несомненную женственность.

Разговор о Маре не возникал. Мирон Прокоп решил, что болезнь принесла истинное освобождение его маленькой протеже. Все мосты были сломаны, и его нежной, очаровательной девочке не грозил более ураган дикой, непонятной страсти.

Они весьма дорожили совместными прогулками, которые неизменно заводили их в пустынный и тихий парк на одну и ту же старую, обшарпанную скамейку. В таких случаях Мирон Прокоп читал ей вслух какую-нибудь книгу. Здесь он проявлял особую предусмотрительность, выбирал книги тщательно, дабы не нарушить гармонии чуткой и чистой привязанности болезненной либо двусмысленной аллюзией.

Однажды, читая скучный роман для молодых девиц, он споткнулся о слишком смелую, на его взгляд, фразу и слегка переделал ее в более невинном смысле. Однако Вера, следившая за текстом, вдруг заявила:

– Почему ты не читаешь то, что написано?

Он встревожился, закрыл книгу и удивленно взглянул на нее. Она лукаво усмехнулась:

– Ты чудак. Воображаешь, что я еще ребенок. – И она комично выгнула торс.

Прокоп побледнел и замолчал. Положил книгу на скамейку, отвернулся, нахмурился. Его реакция окончательно развеселила Веру.

– Дядя Прокоп, ты не только чудак, ты еще и глупец. Помнишь, как ты меня захотел, когда я обняла тебя? И как часто хотел сделать «это» со мной. И почему ты не вернулся после того вечера, когда я укусила Мару? Я ведь всегда была мила с тобой.

– Вера, помолчи, что ты говоришь…

Она смотрела на него чуть-чуть вызывающе, ее лицо – напряженное и нетерпеливое – зарозовело на стебле тонкой шеи, словно изысканный цветок.

Прокоп опустил голову и задумался. Машинально поднял левую руку и погладил затылок юной приятельницы. Его глаза недвижно смотрели куда-то, возможно, на лужайку, где три воробья прыгали вокруг маргаритки. Он погладил ей щеку, привлек ее лицо, Вера выжидательно закрыла глаза. Боже! Ее капризный рот, тонкий нос, ее шея, такая нежная и хрупкая…

И вдруг дьявольская мысль кровавым фонтаном взорвалась в мозгу. Когда ее губы раздвинулись, обнажив очень белые, жадные, жестокие зубы… чудовищное откровение озарило Мирона Прокопа.

Он грубо оттолкнул Веру, поднялся и пристально, со злобной усмешкой посмотрел на нее.

В ее ответном взгляде светилась пылкая серьезность.

– Я буду твоей, когда ты захочешь.

Он пожал плечами и, не оборачиваясь, быстро зашагал прочь.

Вера подобрала книгу, сдула песок и задумчиво прошептала:

– Когда ты захочешь… Или, скорее, когда я захочу.

Мимо прошел сторож парка, который знал ее в лицо. Он улыбнулся и подмигнул ей.

Ночью в комнате молчаливого и спящего дома Прокоп уничтожил свои последние сомнения. Лучше прослыть развратником, нежели дураком. Осторожно ступая по залитой лунным светом лестнице, он спустился на площадку, где жила Вера. Было достаточно светло, чтобы различить ковровую дорожку в коридоре. Он шел медленно и вкрадчиво. На две-три минуты остановился возле спальни родителей: регулярное и мирное сопение удостоверяло сон по крайней мере одного из них. В мучительном нервном напряжении, с монотонной предосторожностью преодолел еще несколько метров и приложил ухо к дверям комнаты Веры. Его сердце колотилось так, что он бы не удивился, если бы весь дом проснулся от глухих, беспорядочных ударов.

Поскрестись ли ногтем в дверь, тихо позвать или войти просто так?

– Вера, – зашептал он. – Вера… Это я…

Тишина. Сопение в соседней комнате изменило тональность. Где-то далеко, в другом квартале, завыла собака.

– Вера…

Он взялся заручку двери. Это было сильнее его. Он более не думал о бесконечных возражениях, выдвинутых против всепоглощающего желания.

Быстро вошел и прикрыл дверь.

Его встретил неожиданный и свежий ток воздуха. Окно было открыто, и занавеси колыхались. Лунный свет расползался на постели бесформенным пятном.

– Вера…

Он приблизился. Кровать была пуста. Даже не раскрыта. Однако рядом на стуле одежда его юной подруги лежала в беспорядке. Костюм, блузка, чулки, эластичный пояс – разорванная мертвая оболочка гусеницы…

Он не знал, что и подумать. Куда она девалась? Или решила его разыграть? Под кроватью – никого. Он пошарил в занавесях, даже открыл шкаф, дверца которого беспощадно заскрипела. Все напрасно. Вера отсутствовала.

Растерянность, отчаянье словно когтями впились в его сердце. Он чувствовал страх, злобу, жестокую ревность. Он прошел обратно по коридору, стыдясь своего отступления куда больше, чем возможной неудачи, и уселся на лестнице, которая вела в его комнату, озадаченный, униженный, выслеживающий, страждущий протеста, объяснения…

Одолела ли его дремота?.. Заснул ли он и вступил в сонную беспредельность? Откуда холодная дрожь во всем теле? Более чем дрожь. Потрясение. Толчок из глубины.

Нет, все та же лестница. Скользит тень. Быстрый, бегущий, белый силуэт. Вероятно, фантомы ночи уступают дорогу заре. Или это лунный эффект?

Он взъерошил волосы. Нет, это не сон, не иллюзия. Кто-то быстро прошел. Кто-то прошел по коридору к Вере. Он бросился вниз.

Когда он заглянул в коридор, дверь спальни родителей открылась и вышла мать. Ее голова была утыкана смешными папильотками, ладонями она прижимала длинную жесткую ночную рубашку.

– Ах, это вы, господин Прокоп. Я услышала шум и встревожилась.

Прокоп успокоительно поднял руку:

– Извините, это только я. Спустился, чтобы забрать таблетки из пальто. Сколько сейчас времени?

– Пять часов. Вы еще можете полежать.

– Извините, Бога ради.

Он зашагал наверх, поколебался, снова сел на ступеньку.

Мать, которая ушла было в спальню, тотчас появилась в коридоре. К счастью, она не посмотрела в его сторону, а сразу направилась к Вере.

Он старательно прислушивался. Женский шепот. Значит, Вера там? Ему удалось разобрать: «Иди к себе. Что за глупая нервозность?»