Идти в Вуковар из Нового сада нетрудно — шагай да шагай себе вдоль Дуная. Правда, леса нам не попадается, и спим мы прямо в подсолнуховых и кукурузных полях. Еду мы выпрашиваем в крестьянских домах: в здешних местах это нормально.
Недалеко от Вуковара, в поле, мы натыкаемся на костёр. Он заметен издалека: горячий красный огонёк. Подходим поближе, и видим чёрные тени вокруг: люди.
— Пойдём туда, — говорю я, одновременно с тем, как Кристо предлагает:
— Пойдём отсюда.
— Нет. Пойдём туда. Наверное, цыгане.
Кристо недоволен, но идёт следом. Однако у костра не цыгане — какие-то местные ребята нашего возраста, преимущественно в камуфляже. На смуглых лицах пляшут красные пятна.
— Вечер добрый! — говорю я, приближаясь. Они нестройно здороваются, с интересом взглядывая на нашу одежду; подвигаются, давая место у огня. Расспрашивают, откуда мы.
— Я из Г алиции, а брат мой — из Богемии.
— А! Иржик и Анка! — смеются ребята. Они шепчутся и вдруг выталкивают к нам девушку. Её волосы коротко острижены, но я сразу узнаю её.
— Надзейка! Ничего себе встреча!
Она хохочет, крепко обхватывает меня жилистыми руками.
— Ты здесь что, осталась, да?
— Ага. Вросла! Как ты? Шесть лет не видались. Пошла в артистки, как хотела?
— Ну, вроде того. Танцую. Сейчас вот побродить решила.
— А мать, брат как?
— Ну так… нормально. А вот этот парень, кстати, мой кузен Кристо.
— Красава! На гитаре тренькает?
Я вопросительно взглядываю на Кристо. Тот хмуро кивает. Тут же находятся и гитара, и бутылки со сливовицей и ракией. Всё это ходит по кругу; мы пьём и поём по очереди хорватские, сербские, цыганские и галицийские песни. Быстро начинаем хохотать неизвестно чему. Один из парней, Винко, приглашает меня на танец, и я отплясываю с ним что-то безумное, придуманное на ходу. Сразу же находятся и другие желающие, и я прыгаю и кружусь, долго-долго, пока по танцу не достаётся каждому. Наконец, Надзейка отрывает меня от очередного кавалера и подводит к костру. Ноги гудят, и голова от сливовицы идёт кругом. Кристо уже заснул, прямо на земле.
— Тоже спать хочу, — жалуюсь я.
— Ложись. Я тебе голову на коленках подержу, — предлагает Надзейка. По лицу её скользят красные блики. Я ложусь и сразу засыпаю.
Будит меня Кристо. Лицо — пасмурней некуда. У меня, наверное, тоже. Похмелье.
С трудом усаживаясь, я оглядываюсь:
— А где все? И где… кострище? Ты меня что, унёс оттуда?
— Ниоткуда я тебя не унёс.
— Тогда где все, всё?
— Нет. И не было.
— Как? В смысле?
— Никого не было.
Он даёт мне открытую бутылочку колы, извлечённую из торбы, которой я обзавелась ещё в Новом Саде. Я болезненно глотаю: каждое движение губ, языка, горла отдаётся в голове.
— Ничего не понимаю.
— Эта Надзейка, она кто?
— Одноклассница бывшая. На турецкую войну когда-то сбежала.
— Повезло тебе, что она здесь… была.
— Почему?
— А потому, что с мертвецами танцевать — опасно для жизни.
— С какими… что…
— Подожди, приди в себя. Покажу что-то.
Я сижу, чувствуя, как наливаются силой жилы. Наконец, встаю. Кристо молча берёт меня за руку и подводит к небольшой ямке в дёрне. Там что-то светлеет; приглядевшись, я понимаю, что это — верхушка человеческого черепа.
— Тут блестел такой значок. С берета. Я его стал доставать, и нащупал… и раскопал. Вот так.
Сразу тысяча две цыганские сказки всплывают в моей голове. У всех у них — страшный конец.
— Ты того… ты здесь не… ну, нужду не справлял? — слабым голосом интересуюсь я.
— Не успел.
— Слава Богу. Пойдём отсюда.
— Угу.
Кристо подхватывает торбу и берёт меня под руку. Сначала я хочу вырваться, но тут же понимаю, что у меня страшно болят колени и лодыжки. Без помощи я не могу идти.
Мы возвращаемся к обочине дороги и бредём вперёд, к Вуковару.
Мы ходим по городу, разыскивая церковь. Югославские дома кажутся мне очень красивыми — и тем болезненнее видеть их лица изуродованными пулями, огромным количеством пуль. Даже череп в разрытой земле не даёт такого ощущения близкой, недавней войны. Чуть не на каждом доме — таблички.
ЗДЕСЬ БЫЛИ НАЙДЕНЫ МЁРТВЫМИ
6 ЧЕЛОВЕК, ИЗ НИХ ОПОЗНАНЫ
Антун Биливук (1975 — 1995)
Яков Раячич (1971 — 1995)
Зоран Еркович (1972 — 1995)
Гостимил Ружек (1978 — 1995)
Это даты — и жертвы — только турецкой войны. А ведь была ещё гражданская. Я зябко повожу плечами.
— Какой смысл в таких табличках? Лучше бы эти деньги потратили на ремонт.
Кристо не отзывается.
В храме мы вписываем на листочек «за упокой души рабов Божьих», долго и тщательно вспоминая, имена своих ночных знакомых. Завершаем список Надзеей. Я опускаю в ящик для пожертвований несколько банкнот.
— Поесть бы, — говорю я. Мы снова бродим по улицам, пытаясь отыскать кофейню или ресторанчик. Обычно в городах бывшей Венской Империи они стоят чуть не на каждом перекрёстке, но тут нам пришлось обрыскать чуть не половину города. Наконец, мы находим заведение под вывеской «Герцог Константин».
— Как-то здесь немного странно, — бормочет Кристо, усаживаясь за столик. Не могу с ним не согласиться: почти все столики заняты мужчинами очень сурового вида. Все, как один, яростно курят, отчего воздух в заведении густой, серый и, откровенно говоря, вонючий. Ни одной женщины или парочки, ни одного подростка.
— Плевать. Я хочу есть.
К нам подходит официант, такой же суровый, как и посетители.
— Изволите?
— А меню у вас есть?
— Нема.
— А что у вас есть из еды? Гуляш, паприкаш, фасоль… яичница?
— Само штрудле и пите[15].
— Тогда мне кофе с сахаром и сливками… Большую чашку, — я показываю руками. — И четыре штрудля.
— И мне, — прибавляет Кристо.
— Двие каве, осам штрудла[16], - повторяет официант и удаляется.
Мужчины за столиками свирепо таращатся на нас.
— Может, тут заседание тайного террористического клуба? — предполагаю я.
— Лучше террористический, чем гомосечный, — Кристо поёживается. — А то я слыхал о таких местах…
Один из мужчин поднимается и подходит к нам. Нависает надо мной своими двумя метрами — не мужик, а каланча какая-то. Спрашивает:
— Цигани?
— Да, а что?
— Ништо, ништо. Па не говорите хрватски?[17]
— Нет. Мы из Ясапати приехали. Из Венгрии.
Он немного думает:
— Ово йе где погроме су били?[18]
— Да.
