Через пару часов, нагулявшись, Витька ехал домой, думая о насущном: остались пельмени в холодильнике, или яичницу сделать. Пережитое лежало пока что на дне сознания. Только взболтать.
Тесный двор спал. Тараканами пробегали в подъезды замерзшие жильцы, возвращаясь с работы. Витька с удовольствием посмотрел на свои окна. Сейчас он войдет и узкое кухонное окно засветится, пришел хозяин – сердце пустой квартиры, оживил…
Двое у подъезда не стали тратить время на киношную лабуду насчет прикурить. Первый же удар свалил Витьку на жесткий снег, протащил ухом по окуркам. Не в силах оторвать от холода гудящую голову, заскреб ногами по льду. Встать… или хотя бы отползти от столбов черных ног в ботинках с тускло блестящими окованными носами. Спорхнул блик с оковки. И стало горячо почкам…
Свернулся калачиком под резкое «а-ах» сверху – будто дрова собрались колоть, с оттяжкой, на выдохе. Перекатившись от удара на живот, зацарапал ногтями заледеневший снег. «Хорошо, без перчаток», сказалось гулко в пустой голове…
Уперся коленями и рванулся в сторону, в промежуток между фигурами. Смешной со стороны, удар подошвой в зад, сотряс тело, вмял челюсть в мерзлую кашу. Витька понял, лицо его – мягче, нежнее льда. О зубах не успел понять, задохнулся, и закашлял, отплевывая кровь вперемешку со снежным грязным крошевом. Голова спала, мозг болтался без мыслей внутри чугунной пустоты.
Поддев носком ботинка, один из напавших перевернул не обмякающее, напряженное еще от растерянности тело, почти без усилия, будто картонную коробку поддал.
И с двух сторон, почти одновременно, наступили подошвами на раскинутые не вовремя руки. Витька забился, топыря локти, пытаясь свернуть тело вбок, отчаянно не хотя лежать вот так – животом вверх. Но стояли мертво, как вросли. Во вмятых в жесткий снег ладонях бУхала кровь. Маячили белесые луны голов, перечеркнутые по краю зрения съехавшей на один глаз банданой.
«Плохо, без перчаток», сказалось гулко в пустой голове…
Дома, сгрудившись вокруг тесного дворика, росли, вставали на цыпочки, тянули резиновые шеи с черточками водосточных труб, клонили верхние этажи через черные плечи двоих напавших, – заглянуть в лицо Витьке желтыми и красными квадратными глазами. Небо над чернотой низкого вечера было высоким, пронзительно темно-синим, углубленным в себя.
Мозг ворочался, искал неушибленное место, прилечь, заснуть, ну его все, пусть с телом делают, что хотят. Но болело везде: виски, ухо, лоб, потому закружилась голова и дома послушно завертелись, размахивая балконами и окошками. Как дядька не выпадет, – удивился Витька, глядя на тускнеющий вдалеке огонек папиросы. Но веки уже закрывались…
Новый блик прошел сквозь ресницы, резанул по глазу и за ним – по мозгу. Увидел – будто светлая ранка открылась на черном силуэте, вдоль, узко. Нож? Сон слетел, обморок остановился. Витька сцепил зубы, запрокинул лицо, рывком выгнулся, чувствуя, как мороз трогает коготками голый живот под сбившимся снова свитером и курткой и наваливается на него смертный ужас. Но вдруг расслабился, вытянувшись, свернул сознание внутрь, закрыл спокойно глаза. Вспомнил, как Ладе кричал, остановив ее, когда надо бы – бежать, спасаться, не рассуждать. Чтоб забыла все и подумала о другом, о том, что важнее. О самом важном. И чтоб поверила.. Сейчас некому кричать на него, валяющегося на заплеванной ледяной корке, некому командовать. Только сам. Бедная девочка. Сам вот теперь так же. А нелегко смести в угол сознания визги страха, распрямиться.
«Поверю – полечу!» – затрепетало радостно в голове. Ведь было уже! Он вытянулся внутри, напрягся, страстно желая – поверить!
И смялся, упал внутри, продолжая лежать… Не полетел…
Вот оно как… бывает. Бедная, значит, девочка? Помог, пожалел. Она, значит, смогла, а я, валяйся тут, и никто, ни одна падла… никто не поможет. Сучка паршивая…
Задвигалось горячее по голому животу, смещаясь, открывая кожу холоду. Проснулась и подняла голову, покачивая по-змеиному, растворившаяся в крови бешеная ярость.
– Ах вы, ссуки, – жесткие губы шевелились с трудом, царапались друг об друга, – Карпатого нахрапом взять? Да я вас! С-с-с-с…
И увидел, как поблескивающим бревном, неощутимо в общей боли отрываясь, замерцало черными, бронзовыми, зелеными бликами, двинулось плавно от него, захлестнуло стоящие ноги-колонны под коленями, рвануло, переламывая. Еле успел откатиться, оттолкнувшись освобожденной рукой, когда, хекнув, тяжело свалилось рядом большое тело. Сворачиваясь клубком, изо всех сил ударился плечами в другого, что все еще стоял на другой руке, выдернул ее, обоженную ссадинами и льдом. Вскочил, расставляя дрожащие ноги, подхватывая на локоть тяжелые кольца. И, качаясь, бросился на противника. Кинул вперед себя узкую голову с жаркой разинутой пастью. Целил в глаз. Попал. С коротким воем тот схватился за лицо, беспорядочно, не видя, замешал руками вокруг, отталкивая, сходя на всхлипы.
Выдохнул резко и, оттаскивая змею, сам, сам! с острым наслаждением ткнул в зажмуренные глаза растопыренной пятерней. Развернулся на звук позади, ударил ногой в бок лежащему, молнией порадовался, увидев – перевернулся, и прыгнул ногами на живот, слушая булькающий хрип выдоха. Чуть не упал, взмахнул резко руками, но кольца на правой напряглись, удерживая.
Стоя рядом, ощерился, покачиваясь. Похлопал змею по гладкой голове, поворачиваясь к топчущемуся рядом полуослепленному противнику:
– Стоишь еще? Зря, земеля, зря. Лучше бы лег, головку прикрыл ручками. Ну, сам захотел!
Подхватил ладонью узкую голову. Заглянув в темные, без выражения, глаз, коснулся змеиной головы разбитыми губами. И, подавшись вперед, плавно бросил к черному силуэту тяжелые кольца.
Стоял, взмахивая руками, удерживал равновесие – захлестнутый крепким хвостом вокруг талии, чувствовал, как мерно вминается змеиная плоть в мякоть его тела. Терпел боль, понимая, каждое судорожное движение хвоста связано с мощной хваткой остального тулова. Проговаривал хрипло, в такт хватке:
– Давай, родная, давай, золотко. Приласкай паскуду! Да-а-а-а!…
И удержал бережно длинное тело руками, когда соперник завсхлипывал, захрипел и, взмахнув руками, повалился мешком с картошкой.
Мерно мяукала в соседнем дворе сигнализация чьей-то машины. Порциями падала сверху приглушенная стеклами музыка. Кто-то рассмеялся за углом, совсем рядом, проскрипели быстрые шаги по нетоптанному снежку на маленькой клумбе, удаляясь. Пустой двор, замерев, смотрел.
Уложил змею на плечо, потерся щекой о гладкую кожу. Слушал, как затряслась где-то на животе мелкая мышца. Растрескал губы в ухмылке. Постоял, качаясь. И харкнул в откинутое к синему ночному небу лицо с неровно открытыми стеклянными глазами, целя в чернеющий рот. Полез было расстегнуть себе ширинку. Топтался, становясь поудобнее, поближе к застывшему лицу. Но передумал, оглянулся, неловко ворочая шеей. И пошел в подъезд, оберегая тяжело обвисшую тварь от углов и дверных пружин.
