Но хотя сходство с Каролиной было очевидным, женщина, которая сидела рядом, была немолодой и худой, а усталое лицо выглядело бледным и болезненным. Розалинда заметила, что на ней было строгое платье, фасон которого она помнила еще с детства. Женщина по-матерински тепло улыбнулась Розалинде и жестом предложила положить голову ей на колени, что та охотно сделала, на миг вообразив себя ребенком. Розалинда вдруг почувствовала, что не нужно ничего говорить, и женщина тоже молчала, лишь улыбалась и гладила ее волосы, а потом, словно приняв какое-то решение, свободной рукой потянулась и взяла что-то с сиденья. Это был маленький томик в коричневой обложке, тисненной золотом, и явно новый, поскольку Розалинда уловила запах свежих хрустящих страниц. Улыбаясь все так же по-матерински, женщина раскрыла книгу на титульной странице и придвинула ее к Розалинде, чтобы та смогла прочесть, не поднимая головы:
Розалинда Маргрейв
БЛЕКУОЛЛ-ПАРК
Розалинда отчетливо понимала смысл этих слов, но почему-то не испытывала ни удивления, ни тревоги, лишь любопытство; ей было интересно, что произойдет дальше, а между тем женщина повернула книгу к себе и начала читать вслух. Но это не было обычным чтением вслух, поскольку сцены оживали прямо на ее глазах, и главные герои — среди которых были она сама, ее мать и Дентон Маргрейв — двигались и говорили как в жизни. Это было сложно описать, но Розалинда как будто играла роль в спектакле, произнося монологи и испытывая настоящие чувства, и в то же время сознавала, что лежит на коленях у женщины, которая читает ей сказку, и эта сказка, оказывается, написана ею самой, но уже замужней дамой.
Все началось, когда спустя два дня она вернулась в Бейсуотер в твердой решимости отказать господину Маргрейву. Но она не рассчитывала на последовавшую за этим реакцию матери. Когда все методы убеждения были исчерпаны, Сесили Форстер заявила, что сегодня же ночью покончит с собой, так как не желает жить с такой бессердечной и жестокой дочерью, не способной расстаться со своими глупыми представлениями о любви (которая, в отличие от богатства и социального положения, эфемерна) и понять, что нужно ей и ее матери для счастья (если бы только она сама это знала).
Мать произнесла эту угрозу спокойно и с какой-то обреченностью, что наполнило ее зловещим смыслом и пробудило в Розалинде смутное ощущение собственного проигрыша, поскольку она знала, что не сможет жить, сознавая, что, по сути, убила свою мать. Как будто все еще пребывая в той сказке, Розалинда словно со стороны наблюдала за тем, как принимает она предложение ликующего от восторга поклонника, и после тщетных попыток подавить в себе отвращение к физической близости с ним, все-таки выходит за него замуж. Уже в церкви, на церемонии венчания, обнаружилось, что у Дентона Маргрейва нет не только семьи, но даже и друзей — его половина церкви была пуста, — в то время как на половине невесты было не протолкнуться, хотя многие из гостей были ей совершенно не знакомы. У него даже не было свидетеля; в назначенное время он сам достал из кармана обручальное кольцо. Служба прошла в гробовой тишине; даже священник, казалось, был ошеломлен таким зрелищем, и когда господин Маргрейв поцеловал ее своими красными влажными губами, Розалинду опять слегка замутило от неуловимого запаха тлена. Каролина, подружка невесты, беззвучно плакала у нее за спиной.
Свадебного банкета не было. Господин Маргрейв молча вывел ее из церкви, проходя мимо пустующих рядов с одной стороны и толпы гостей, молчаливых и мертвенно-бледных, словно статуи, с другой, и усадил в черный экипаж, ожидавший у выхода. Как он объяснил, вкрадчиво улыбаясь при этом, экипаж доставит ее в Блекуолл-Парк, где они проведут медовый месяц, а ему самому нужно срочно отбыть по делам, но к ночи он обещал вернуться. Он усадил ее в карету, захлопнул дверцу, кучер подстегнул лошадей и увез ее прочь. Насколько она могла судить, дверца кареты не была заперта на замок, но ей и в голову не пришло спрыгнуть на ходу; казалось, ее покинули все желания, мысли, чувства. Она смотрела в окно, но видела лишь то, что положено путешественнику, и проплывающие мимо пейзажи были ей безразличны. За всю дорогу экипаж ни разу не остановился, но вот, миновав долгий отрезок пути, пролегавший через пустынные поля, наконец въехал в высокие ворота и остановился у подъезда огромного каменного дома.
Розалинда расслышала, как кучер поднялся с козел и подошел, чтобы открыть ей дверь; она молча вышла из кареты. Кучер так же молча сложил лесенку, хлопнул дверцей, взобрался на свое место и стегнул лошадей, которые резво поскакали обратно. За воротами кони встали, кучер вновь спрыгнул на землю, запер ворота снаружи, и она услышала, как клацнули металлические засовы. Скрип колес и топот лошадей постепенно стихали, и вскоре она осталась совсем одна в пустом и немом дворе.
Ощущение реальности вернулось к ней, но ошеломило ничуть не меньше, чем если бы на нее, спящую, вылили ушат холодной воды. Воспоминание о беседке ушло; она была здесь, в доме своего мужа, господина Маргрейва, и, как она только что заметила, в свадебном платье, которое после долгой дороги было уже не белым, а почти черным. А может, оно всегда было черным; во всяком случае, она не помнила. Ужас нынешнего положения постепенно охватывал ее, пока она не почувствовала, что близка к обмороку. Она, должно быть, сошла с ума, когда уступила матери — уж лучше бы сама наглоталась таблеток и покончила с такой жизнью. Розалинда испуганно огляделась по сторонам. Двор был со всех сторон окружен высокой стеной, которая к тому же была совершенно гладкой, и взобраться на нее вряд ли удалось бы. Трехэтажный дом словно нависал над ней, и его стены тоже не предлагали никаких крюков и выступов, по которым можно было бы забраться на стену. А между тем за ней в любой момент могли появиться слуги; да и сам господин Маргрейв мог пожаловать. Небо опускалось все ниже, и день быстро клонился к вечеру.
И тут она заметила, что ставни на всех окнах затворены, в то время как входная дверь слегка приоткрыта. И все равно никто не выходил; ни звука не доносилось из глубины дома, который казался безжизненным и заброшенным. Заходить в него одной ей, мягко говоря, не хотелось; казалось, она умрет от страха прямо на пороге; но, как показал очередной осмотр двора, укрыться было негде, а пытаться перелезть через стену бесполезно. Может, стоило прижаться к стене возле ворот и, дождавшись, когда они откроются с приездом господина Маргрейва, незаметно выскочить? Нет, кучер наверняка заметит ее, и убежать от Маргрейва не удастся. Дрожа всем телом, она тихонько подкралась к крыльцу и, не давая себе времени на раздумья, толкнула тяжелую деревянную дверь.
