— Так-то ты платишь мне за мое добро? — кричал Парнос. — И это после того, как я, выбиваясь из сил, вырастил тебя, словно своего сына! Треклятый идиот! Неблагодарное отродье! Если ты потерял хоть одну дойную козу или козленка, я шкуру с тебя спущу!
И, приняв молчание юноши за простое проявление непокорности, он начал хлестать его хворостиной. После первого же удара яркое облако, затмившее разум Цитры, растаяло, и, проворно уворачиваясь от розги, он попытался рассказать дяде о новом пастбище, которое нашел среди холмов. При этих словах старик перестал бить его, и юноша продолжил свой рассказ о странной пещере, которая привела его в неведомый сад. В подтверждение своей истории он полез за пазуху туники в поисках украденных кроваво-красных плодов, но они исчезли, и непонятно было, потерялись ли они в темноте или же исчезли посредством колдовских чар.
Парнос, прерывая племянника частыми ругательствами, сначала слушал его с явным недоверием. Но по мере того, как Цитра рассказывал, он умолк, а когда рассказ подошел к концу, вскричал дрожащим голосом:
— Будь проклят этот злосчастный день, ибо ты блуждал в заколдованном краю. Поистине, среди холмов нет такого озера, как ты описал, и в это время года ни один пастух не смог бы найти такое пастбище. Все это были видения, предназначенные для того, чтобы ввести тебя в заблуждение, и бьюсь об заклад, что это была не простая пещера, а врата ада. Я слышал, как мой отец рассказывал, что сады Тасайдона, повелителя семи преисподних, в нашем краю лежат близко к поверхности земли, и пещеры уже открылись, и смертные, не подозревая об этом, входят в проклятые сады и, прельщенные адскими плодами, вкушают их. И настигает их безумие, и многие печали, и вечные муки, ибо говорят, что Демон не забывает ни об одном украденном яблоке и, в конце концов, взимает свою плату. О горе, горе! Козье молоко целый месяц будет кислым от травы с колдовского пастбища; и после того, как я столько лет тебя кормил и заботился о тебе, мне придется взять другого отрока пасти мое стадо.
И снова обжигающее облако окутало Цитру, пока он слушал слова дяди.
— Старик, я тебя не знаю, — сказал он недоуменно, а потом продолжил, используя вежливые слова придворной речи, половина из которых была непонятна Парносу. — Мне кажется, будто я заблудился. Позвольте осведомиться, где находится королевство Калиц? Я его король, недавно коронованный на царство в великом городе Шатайре, где тысячелетиями правили мои отцы.
— Аи! Аи! — запричитал Парнос. — Мальчишка обезумел. Это все потому, что он попробовал дьявольское яблоко. Сейчас же прекрати бормотать и помоги мне подоить коз. Ты не кто иной, как сын моей сестры Аскли, родившийся девятнадцать лет назад, после того как ее муж умер от дизентерии. Она ненадолго его пережила, и я, Парнос, вырастил тебя, как сына, а козы выкормили тебя своим молоком.
— Я должен отыскать мое королевство, — упорствовал Цитра. — Я заблудился в темноте, в этих незнакомых местах, и не помню, как пришел сюда. Старик, ты дашь мне кров и пищу на эту ночь, а на рассвете я отправлюсь в Шатайр, к восточному морю.
Парнос, дрожа и испуганно бормоча, поднес свой глиняный фонарь к лицу мальчика. Перед ним стоял незнакомец, в чьих широко раскрытых удивленных глазах отражалось пламя золотистых ламп. В поведении Цитры не было безумия, только какаято благородная гордость и отрешенность, и он носил свою ветхую тунику с неизъяснимой грацией. Его манеры и речь звучали совершенно немыслимо. Старик, шепча что-то себе под нос, больше не принуждал мальчика помогать и принялся за дойку.
Цитра встал рано на рассвете и в изумлении вгляделся в заляпанные грязью стены лачуги, в которой жил с рождения. Все было ему чуждо и удивительно; особенно его тревожила собственная обожженная солнцем смуглая кожа, ибо это вряд ли пристало молодому королю Амеро, кем он себя считал. Его положение казалось в высшей степени необъяснимым, и он чувствовал настоятельную необходимость как можно быстрее отправиться домой.
Юноша тихонько поднялся с подстилки из сухой травы, служившей ему ложем. Парнос, лежащий в противоположном углу, все еще спал, и Цитра постарался не разбудить незнакомца. Его одновременно озадачивал и отталкивал этот омерзительный старик, накануне вечером накормивший его грубой просяной лепешкой с густым козьим молоком и сыром и приютивший в зловонной хижине. Он обратил не слишком много внимания на бормотание и брань Парноса, но было очевидно, что старик сомневался в его королевском ранге, и даже более того, был одержим каким-то странным заблуждением относительно его личности.
Покинув убогую лачугу, Цитра направился по тропинке, вьющейся в восточном направлении между каменистыми холмами. Он не знал, куда она ведет, но рассудил, что Калиц, самое восточное королевство Зотика, должен быть где-то там, откуда вставало солнце. Перед ним в видениях, словно прекрасный мираж, реяли зеленеющие долины его королевства, и вздымающиеся купола Шатайра громоздились, подобно утренним облакам, на востоке.
Все это казалось ему воспоминаниями вчерашнего дня. Он не мог восстановить в памяти обстоятельства своего отъезда и отсутствия, но, несомненно, страна, которой он правил, была недалеко.
Тропинка петляла между невысокими холмами, и Цитра вышел к небольшой деревушке Сит, жители которой его знали. Сейчас это место казалось ему абсолютно незнакомым, всего лишь кучкой жалких лачуг, вонючих и полусгнивших. Люди окружили его, называя по имени, но лишь таращили глаза или глупо хихикали, когда он спросил о дороге к Калицу. Казалось, никто из них даже не слышал об этом королевстве или о городе Шатайре. Заметив странности в поведении Цитры и решив, что он повредился умом, жители стали насмехаться. Дети швыряли в него комьями земли и камнями, гоня его прочь из Сита, и он пошел дальше на восток по дороге, которая вела из Синкора в соседние долины страны Жель.
Поддерживаемый только мечтой о своем потерянном королевстве, юноша многие месяцы брел по дорогам Зотика. Люди высмеивали его, когда он заговаривал о своем королевском ранге или спрашивал о Калице; но многие, считая безумие печатью святости, давали ему кров и пищу. Через необозримые виноградники Жели и по улицам шумного города Истанама, через высокие перевалы Иморта, где снег лежит до начала осени, и по соленой пустыне Дхир Цитра следовал за этой яркой величественной мечтой, которая сейчас превратилась лишь в его воспоминание. Он шел и шел на восток, иногда путешествуя с караванами, чьи предводители надеялись, что присутствие юродивого принесет им удачу, но чаще шагал, как одинокий бродяга.
Иногда на короткий миг наваждение покидало его, и он снова превращался в простого пастуха, заплутавшего в незнакомых королевствах и тосковавшего по голым холмам Синкора. Затем он вновь вспоминал свое царствование, пышные сады Шатайра и его великолепные дворцы, имена и лица тех, кто служил ему после смерти отца, короля Эльдамака, и его собственное воцарение на троне.
