Итак, вчера вечером я отправился в Хиллингем один и под покровом невидимости. Когда я поднялся на крыльцо дома, до захода солнца оставалось не более десяти минут. Я не стал пользоваться звонком, а предпочел дверной молоток и постучал. Служанка, исполнявшая обязанности привратницы (робкая смуглянка с большими кроткими глазами), приоткрыла дверь. Никого не увидев на крыльце, она широко распахнула створку и вышла на улицу, где, уперев руки в бока, стала хмуро оглядываться по сторонам, подозревая обычную мальчишескую шалость. Этого времени мне хватило, чтобы проскользнуть в дом. Я внимательно осмотрел окна, проверив, не убраны ли распятия (мои действия направлялись скорее инстинктом, нежели логикой), после чего поднялся наверх.
Еще не входя в спальню мисс Люси, по резкому характерному запаху в коридоре я понял, что цветки чеснока на месте. Дверь спальни была слегка приоткрыта. Я осторожно вошел (хотя обстоятельства и требовали моего бесцеремонного вмешательства в жизнь этой девушки, я все равно испытывал определенную неловкость, вторгаясь в чужой мир). Мисс Люси в ночной сорочке сидела в окружении подушек и, сдвинув брови, читала "Сравнительные жизнеописания" Плутарха. На столике возле постели я увидел: поднос, тарелки с пищей и фруктами были наполовину пусты. Лицо девушки по-прежнему оставалось бледным, тем не менее выглядела она значительно лучше. Щеки и губы Люси слегка порозовели.
Я опустился на мягкий стул возле ее постели, и вдруг меня захлестнуло ужасающее ощущение чего-то очень знакомого, как будто все это уже было со мною. Французы называют подобные состояния дежавю. Я чувствовал безнадежную печаль, какая не раз охватывала меня дома, сидя в кресле-качалке у изголовья маминой постели. И даже сила печали была схожей. Странно: всего месяц назад эта юная леди была мне совершенно чужим человеком. Но теперь я понимал, что успел привязаться к ней. Как и моя мать, она была обречена, однако ее дальнейшая судьба не шла ни в какое сравнение с маминой. Если для мамы смерть означала конец страданий, для мисс Люси они только начинались.
Обуреваемый тягостными мыслями, я сидел, стараясь сохранять предельную бдительность (в прошлый раз Владу удалось появиться совершенно незамеченным). Я достал из кармана печать Соломона и стал смотреть на ее блестящую серебристую поверхность, на безупречный геометрический узор и древнееврейские буквы. Вид талисмана действовал успокаивающе. Во мне теплилась надежда, что с помощью печати и цветков чеснока (их ежедневно присылали из Харлема) я сумею не допустить Влада в дом.
Так прошло несколько часов. Люси сосредоточенно читала. Один раз она потянулась к подносу за грушей, но только надкусила спелый фрукт и положила его обратно. Вскоре девушка закрыла книгу. Я решил, что она утомилась и собирается заснуть, но ошибся. Столик возле ее постели имел еще две нижние полки. Мисс Люси нагнулась и достала оттуда изящную тетрадку (свой дневник) и карандаш. Раскрыв дневник, она приготовилась писать. Но внезапно явившееся вдохновение столь же внезапно и ушло. Люси недовольно поморщилась, убрала тетрадку и карандаш на место, затем потушила лампу и улеглась.
По изменившемуся ритму дыхания я понял, что она уснула. Я встал, подошел к оконной раме и прикрепил к ней печать Соломона – самый могущественный из доступных мне магических талисманов.
Затем я вернулся и сел на стул. Мой взгляд был прикован к спящей мисс Люси. Через какое-то время снаружи послышался звук, напоминающий шелест крыльев. Я не стал вскакивать и не бросился к окну. Смотреть было не на что: ни свечения, ни силуэта птицы или зверя. Но волосы, вставшие дыбом на затылке, и покалывание в руках безошибочно оповестили меня: вампир здесь. Шелест крыльев за окном становился все громче, пока наконец не разбудил Люси. Даже в темноте мне было видно, как она испугалась. Я пожалел, что явился к ним в дом невидимкой. Ведь мог же я придумать какую-нибудь новую ложь и отменить свою выдуманную поездку в Амстердам. Сейчас я бы взял мисс Люси за руку и хоть как-то попытался ее успокоить. Но какой смысл говорить о том, чего не сделал?.. Несколько минут она прислушивалась к непонятным звукам, потом вскочила, открыла дверь в коридор и крикнула:
– Кто здесь?
В коридоре было темно и тихо. Мисс Люси закрыла дверь. К хлопанью крыльев теперь прибавилось еще собачье завывание. Люси поспешила к окну, приподняла край жалюзи и сейчас же выронила его из рук. Я успел заметить черное крыло большой летучей мыши.
Вскрикнув, девушка вернулась в кровать и сжалась в комок, натянув на себя одеяло. Ее глаза были полны ужаса. Желание успокоить ее стало нестерпимым. Я решил выйти из спальни, принять свой обычный облик, потом постучаться и объявить, что вернулся из Амстердама раньше обычного и отправился прямо сюда, интуитивно почувствовав ее потребность в моей помощи.
Я встал со стула, но в этот момент дверь распахнулась, и в спальню вошла миссис Вестенра. Она была в одной ночной рубашке, под которой сотрясалось ее грузное тело. Я не сомневался: пожилую леди привел материнский инстинкт. Пыхтя, миссис Вестенра залезла в кровать дочери. Они легли, обнявшись, и в спальне воцарилась тишина.
Но тишина была недолгой. Снаружи вновь послышалось хлопанье крыльев. Теперь уже встревоженная миссис Вестенра села на постели и крикнула:
– Кто там?
Дочь принялась гладить ее по спине, шепча успокоительные слова. Вскоре мать вздохнула, опустила голову на подушку и затихла.
Снизу донесся вой. Казалось, зверь (собака? волк?) находится прямо под окном. Столкновение могло начаться в любую минуту. Я успокоил разум, сосредоточив его на печати Соломона и на золотистой, сверкающей "стене" силы, сквозь которую мог прорваться только Бог или дьявол.
...Еще мгновение, и тихая спальня превратилась в арену хаоса. Треснуло и зазвенело разбитое оконное стекло, на той же высокой ноте пронзительно закричали мисс Люси и ее мать. Полоски жалюзи стремительно взметнулись, и внутрь ворвался вихрь мельчайших и невероятно острых осколков. Печать Соломона была для него не более серьезной преградой, чем лист бумаги. Я крепко зажмурился, чувствуя, как осколки впиваются мне в лицо и руки. Вихрь подхватил меня и швырнул в дальний конец спальни. Невидимый и оттого уповавший на свою защищенность, я отлетел и ударился о стену.
Ураган стих столь же внезапно, как и начался. Я решился открыть глаза. Через огромные, зазубренные по краям дыры в оконных стеклах медленно вползал туман. Он был в сто, в тысячу раз чернее ночи, и печать Соломона не могла его остановить. Ее золотистое сияние полностью погасло. Миссис Вестенра истерически размахивала руками, пытаясь сесть. Она даже не заметила, как сорвала с шеи дочери гирлянду цветков чеснока. Все ее внимание было поглощено окном.
