— Я уверен, что здесь ты в безопасности. Хотя бы останься выпить чаю. Я объясню.
— У меня мало времени, скоро они будут здесь.
— Они знают, что ты здесь?
— Узнают. Хизер им расскажет.
— Я просил ее не читать мою записку.
— Но она наверняка прочитала. Мне не хочется рисковать.
Я почувствовала, что повышаю голос и повысила его уже настолько, что еще немного — и он перейдет в рыдания. Но мне нельзя плакать. Если я заплачу — все конечно. Слезы смоют весь адреналин, а он, пожалуй, единственное, что у меня осталось. У меня нет денег, и бензина в баке почти не осталось. Правда, бензин можно воровать, я уже делала так раньше. И денег у меня достаточно, чтобы прожить на жареной картошке несколько дней. Мне бы только убраться отсюда подальше, и тогда, может быть, все еще будет хорошо.
Я тоже стала подниматься по лестнице.
— Эриел? Эриел! Прошу тебя. Здесь безопаснее, поверь мне.
— Ты не можешь знать наверняка.
Но я все-таки засомневалась.
— Они не пошли за мной в университетскую часовню, — сказал он. — Думаю, они не могли этого сделать. И они перестали мне сниться с тех пор, как я здесь. Останься, пожалуйста. Я тебе объясню.
Он взял меня за руку и увел от статуи св. Иуды в комнатку, полную реликвий на тему усыпальницы. Не знаю, почему я решила его послушаться, но, честно говоря, я слишком ослабла, чтобы предпринять что-нибудь еще. В этой комнатке хранилось много больших голубых свечей, сейчас незажженных, а также открыток, подвесок, медальонов, молитвенников и коричневых горшочков с белыми крышками. Рука Адама казалась мне очень холодной. Он остановился и свободной рукой взял один из коричневых горшочков.
— Возьми, — сказал он. — Тебе это может пригодиться.
Я посмотрела на этикетку. «Масло, освященное в усыпальнице св. Иуды».
— И еще вот это. — Адам протянул мне маленькую голубую подвеску с изображением святого Иуды.
— Спасибо, — поблагодарила я. Конечно, в любой другой ситуации я бы сказала, что не верю в талисманы и магические снадобья, но, думаю, гомеопатические препараты и святая вода относились примерно к той же категории вещей, а вон до чего они меня довели. Теперь я согласна на любую помощь, какой бы странной она ни казалась. Я отпустила руку Адама и надела на шею амулет.
— За это нужно заплатить? — спросила я.
— Я заплачу позже. Не волнуйся. Я уже довольно давно не имею отношения к божьей экономике, но все равно понимаю, что держится она не на наших деньгах. Ладно. Подожди-ка секунду… Слушай, возьми, пожалуйста, вон там свечу и зажги ее.
Он нагнулся и сдвинул на полу щеколду, которой я раньше и не заметила. Потайной лаз. Я взяла большую свечу в голубом подсвечнике и зажгла ее от своей зажигалки. И только сейчас обнаружила, что руки у меня дрожат, а ноги вдруг стали ватными и непослушными, как будто сквозь них пропустили электрический разряд. Мне нехорошо. И голова…
Я инстинктивно попыталась ухватить Адама за плечо. Мне просто нужно на секунду опустить на него голову — думаю, от этого сразу станет легче. Но в голове вдруг что-то зашипело, как будто бы запенились маленькие пузырьки воздуха.
— Адам, — сказала я. Но не успел он ответить, как на меня обрушилась тишина: казалось, кто-то макнул меня вниз головой в гигантскую банку с черной краской.
Проснувшись, я обнаружила, что лежу на узкой и жесткой кровати, застеленной шершавым белым бельем и коричневыми одеялами. На полу у буфета я увидела свою сумку. На тумбочке рядом с кроватью лежала Библия, чуть дальше стоял один деревянный стул. Занавески на окне справа от меня были задернуты, так что понять, который час, я не могла. К тому же зимой вообще нелегко определить время, глядя на улицу. Что пять утра, что пять вечера — большой разницы нет.
В комнате кроме меня никого не было. Что со мной случилось? Я что, потеряла сознание? Сколько я не ела? Два дня? Тропосфера, похоже, высасывает из человека все соки. Все, кто читал «Наваждение», умерли. А сам мистер Y довел себя до смертельного истощения. Теперь я понимаю, как это произошло. Но все это не производит ни малейшего впечатления на ту часть моего сознания, которая чуть ли не в ультимативной форме требует, чтобы ее немедленно отправили обратно.
На мне по-прежнему старые серые джинсы и черный свитер — та же одежда, в которой я пришла. Переодеться бы, но во что? А, ладно, не стоит суетиться. Вместо этого я принялась за волосы: сидела и расчесывала их, стараясь распутать колтуны. На это ушло минут пятнадцать. Потом я осмотрела ссадины у себя на запястьях — подсохнув, они приобрели серебристо-красную окраску, и я еле удержалась, чтобы их не сковырнуть. Никто не приходил. Кто вообще бывает в монастыре? Монахи, наверное. Не думаю, чтобы монахам вздумалось сюда войти. Но Мария и Адам? Они-то где? Где-то прозвенел колокол. Один, два, три, четыре, пять, шесть, СЕМЬ часов. О господи. Теперь-то эти парни в тропосфере уж точно выбрались из клетки. Но у меня в сознании их нет. Пока. По крайней мере, я их не чувствую. А так — почем мне знать. Я заплела волосы в косичку, которую, как мне показалось, одобрили бы религиозные люди, и умылась из рукомойника. Зеркала в комнате не было. Интересно, доживу я до завтра? Кто знает. Надо бы найти Адама и Марию. Я тихонько открыла дверь и вышла в темный коридор. В конце коридора виднелся желтоватый свет, оттуда раздавался женский смех и звон кастрюль. И запах еды до меня тоже донесся: чего-то горячего и острого. Наверное, там кухня. Видимо, как раз туда мы шли пить чай, когда я потеряла сознание — ну, или что там со мной произошло.
Ноги до сих пор дрожали от слабости. Что же я — опять грохнусь в обморок? Да ладно, что за ерунда! Ради бога, Эриел, тебе нужно идти! Э, нет, лучше я все-таки передохну. Я на секунду прислонилась к стене, тяжело дыша, будто после марафонского забега, а не каких-то пятнадцати шагов. Да что со мной такое? Прикрою-ка я глаза на минуточку.
— Эриел?
Я почему-то лежала на полу, а надо мной стояла Мария с клетчатым голубым полотенцем. Ее маленькое лицо тревожно хмурилось.
— Думаю, вам лучше вернуться в постель.
— Извините, — сказала я. — Не знаю, что это со мной.
Эти люди могли бы прийти сейчас и сделать со мной все что угодно. Я была бы не в силах им помешать. Может, оно бы и к лучшему — разом покончить со всем этим. Где бы я предпочла, чтобы меня прикончили — в тропосфере или здесь? Аполлон Сминфей сказал, что в тропосфере нельзя умереть, но, может, есть вещи и похуже смерти? Тогда лучше остаться здесь и умереть по-человечески. Но они ведь не говорили, что собираются меня убить. Они хотят всего лишь свести меня с ума и забрать книгу.
