— Раньше времени мы не напишем ни строчки! Стремление что-то совершить вгрызалось в нее и мучило, да и все признаки были налицо: нетерпение по отношению к книгам, музыке, к самой себе. Стремление уплыть… чтобы потом глядеть на машинку с желанием оказаться в той сказке.
Питеру также не сиделось на месте, он то скребся под дверью на улицу, то через пять минут просился обратно, слоняясь по дому, то ложась, то вскакивая с места.
Пониженное давление, — думала Андерсон. Все из-за него. Нам не сидится на месте и мы всем раздражены.
А потом ее чертовы месячные. Обычно они были очень обильны и резко прекращались. Как будто закрывали кран. А сейчас она просто понемногу подтекала. Капаю, как протекающий кран, ха-ха, подумала Бобби без смеха. Она очнулась в сумерках на второй день проливного дождя за пишущей машинкой, в которую был заправлен чистый лист бумаги. Она принялась печатать, и из-под клавиш выходили серии Х и О, как в крестиках-ноликах, а затем что-то похожее на математическое уравнение… что было очень неумно, поскольку ее последние опыты в этой области закончились в колледже изучением алгебры. Сейчас для нее с помощью Х забивали неверно напечатанную букву, только и всего. Роберта выдернула этот лист из машинки и отшвырнула в сторону.
Днем третьего дождливого дня она позвонила на кафедру английской литературы в университет. Джим уже 8 лет не преподавал, но там у него остались друзья, с которыми он поддерживал отношения. Мюриэл с кафедры обычно всегда была в курсе, где тот в настоящий момент.
Так и на этот раз. Она рассказала Андерсон, что Джим Гарденер, сегодня, 24 июня, уехал на чтения в Фолл Ривер, затем будет два выступления в Бостоне и затем — в Провиденсе и Нью-Хэвене, в том краю, что составляет кусочек поэтического кольца Новой Англии. Это, должно быть, из Патриции Маккардл, подумала, легонько улыбаясь, Андерсон.
— А вернется он… когда? Четвертого июля?
— Бобби, я не знаю, когда он вернется, — ответила Мюриэл. — Ты же знаешь Джима. Его последнее чтение 30 июня. Это все, что я твердо могу сказать.
Андерсон поблагодарила ее и повесила трубку. Задумчиво уставясь на телефон, вызвала в памяти образ Мюриэл — совсем иной тип ирландской девушки (у той были ожидаемые рыжие волосы), достигшей пика своей красоты: круглолицая, зеленоглазая, полногрудая. Переспала ли она с Джимом? Вероятно. Андерсон почувствовала укол ревности — но не очень сильный укол. Мюриэл была своей девчонкой. Даже простая беседа с ней приносила Бобби успокоение — разговор с человеком, который знал ей цену, который относился к ней, как к личности, а не как к соседу по очереди в скобяной лавке или просто партнеру по ничего не значащей переписке. Андерсон была замкнута по натуре, но не монашка… и подчас простое человеческое общение как-то согревало ее душу, как раз тогда, когда она даже и не подозревала, как это ей нужно.
И она полагала, что теперь, после разговора с Мюриэл, она разобралась, почему ей хочется поговорить с Джимом. Та вещь из леса прочно засела у нее в голове, и мысль, что это тайное захоронение, переросла в уверенность. У нее чесались руки не писать, а копать. И делать в одиночестве ей этого не хотелось.
— Похоже на то, что придется, — обратилась она к Питеру, сидя в кресле-качалке — обычном месте чтения — у восточного окна. Пес пристально поглядел на нее, как будто говоря: Все, что угодно, малышка. Андерсон наклонилась вперед, глядя на пса, глядя на этот раз по-настоящему. На секунду ей показалось, что с Питером что-то произошло… что-то настолько заметное, что она непременно увидела бы это.
Если и так, то ей это не удалось.
Бобби откинулась на спинку кресла и открыла книгу — тезисы ее педагога из университета Небраски, самым потрясающим в которых было заглавие Локальная война и гражданская война. Она вспомнила, как пару ночей назад подумала о себе, как ее сестра Энн: Бобби, ты становишься такой же тронутой, как дядюшка Фрэнки. Ну… быть может. Вскоре она погрузилась в изучение тезисов, изредка делая пометки в лежащем рядом блокноте. А на улице все так же шел дождь.
Утро следующего дня было чистым, ясным и безупречным: летний день, каким его изображают на открытках, с легким ветерком, заставляющим насекомых держаться на расстоянии. Андерсон бесцельно слонялась вокруг дома до десяти часов, ощущая все нарастающее давление, какое оказывало на нее подсознание, побуждая бросить все и идти в лес откапывать ту вещь. Она чувствовала, что пытается сопротивляться этому побуждению (опять Орсон Уэллс: Мы не откопаем ничего, прежде… заткнись, Орсон). Дни, когда Бобби слепо следовала первому побуждению и жила по принципу «если тебе это нравится, сделай это», уже прошли. С ней он никогда не срабатывал так, как нужно — и правда, почти все неприятности, какие пришлось ей пережить, начинались с действия под влиянием мгновенного импульса. Она не клеймила позором тех, кто придерживался подобной жизненной философии; быть может, их интуиция работала лучше, чем ее.
Бобби плотно позавтракала, добавила в еду Питера взбитое яйцо (Питер ел с большим аппетитом, чем обычно, и Андерсон связывала это с прекращением дождей) и потом пошла в душ.
Если она перестала течь, все будет прекрасно. Забудем об этом; хотя это произойдет раньше времени. Ведь верно, Орсон? Мать твою так.
Андерсон вышла на улицу, нахлобучила старую соломенную ковбойскую шляпу и следующий час провела в саду. Там все выглядело гораздо лучше, чем могло бы, принимая во внимание дождь. Грушевые деревца подросли, и посевы неплохо встали на дыбы, как сказал бы дядюшка Фрэнк.
К одиннадцати она освободилась. Пошло оно все к черту. Бобби обогнула дом и зашла в сарай, достала лопату, заступ, помедлила и взяла лом. Вышла из сарая, затем вернулась обратно и прихватила отвертку и раздвижной гаечный ключ из ящика с инструментами.
Питер отправился, как обычно, за ней, но в этот раз Андерсон скомандовала «Нет, Питер», и указала пальцем на дом. Питер остановился, выглядя смертельно обиженным. Он заскулил и сделал робкий шаг в ее сторону.
— Нет, Питер.
Питер сдался и поплелся назад с поникшей головой и разочарованно повисшим хвостом. Андерсон было неприятно видеть, что он уходит таким образом, но недавняя реакция собаки на металлическую пластину была крайне неприятной. Она на секунду задержалась на тропинке, ведущей на лесную дорогу, с лопатой в одной руке, заступом и ломом в другой, глядя, как Питер взбирается на заднее крыльцо, открывает носом дверь и заходит внутрь.
Она подумала — что-то с ним произошло… но что? Бобби не знала. Но на мгновение ее сон подсознательно всплыл перед глазами — стрела ядовитого зеленого света… и зубы, один за другим безболезненно выпадающие из десен.
