Старый зэк хотел что-то добавить, но в это время за дверью послышались быстрые шаги, и злой голос, заглушая звон ключей, пролаял:
– Всем подняться, встать к стене!
Зяба и резавшийся с ним до этого в шешбеш[4] второй зэк, ругаясь вполголоса, встали вдоль стенки, упершись в нее лбами, через минуту к ним присоединился Сергей. Возле «тормозов»[5] зашевелился «опущенный» Галя (настоящее имя этого помятого, с мутным взглядом и дурно пахнущего мужичонки уже никто и не помнил) и, пошатываясь, как с похмелья, встал рядом с «дальняком»[6].
Лишь Митя Ростовский продолжал лежать на шконке и безудержно кашлять, причем делал это так, словно намеревался выплюнуть все внутренности. В камеру вошел прапорщик. Он не обратил внимания на бывшего авторитета – ему, уже стоявшему одной ногой в могиле, в таких случаях разрешалось лежать.
– Римакин, на выход, – процедил надзиратель, гремя тяжеленной связкой ключей.
– Зачем? – Сергей повернулся к нему лицом.
– А хер его знает. Кажись, передачка тебе.
Один из зэков удовлетворенно загудел.
– Папироски-то в дачке будут? – сквозь кашель умудрился прохрипеть Митя Ростовский.
– Будут. С резиновыми набалдашниками, – захихикал тюремщик, довольный своей шуткой. – Руки за спину, вперед пошел!
«Мать, – подумал Сергей. – Больше некому!» Странно, но он не испытывал никаких чувств, когда вспоминал о ней. Вечно ноющая и причитающая, с мокрыми глазами и своими утомительными нравоучениями мать только раздражала его, хотя он знал, что в последнее время та сильно сдала и все реже вставала с постели. Тем не менее она все равно находила силы и средства отправлять посылки своему непутевому сыну.
Вернувшись обратно с пакетом провианта, заботливо уложенного матерью, Сергей сразу обратил внимание, как изменилась атмосфера в камере. Зэки больше не играли в нарды и лишь пялили на него свои угрюмые взгляды. Приступ кашля у Мити Ростовского прошел, он молча лежал на своей шконке. Свисавший вниз край одеяла напоминал подбитое крыло старой птицы. Галя сопел на своем положенном петушином месте рядом с «дальняком».
Понимая, что в его отсутствие что-то произошло, Сергей, ни слова ни говоря, сел на свою шконку. Продукты он поставил на колени. Зэки продолжали мрачно скалиться, затем Зяба издал какой-то хрюкающий звук.
– Что за намеки? – спокойно спросил Сергей. – Что-то изменилось, пока меня не было?
– Напомни, Сергуня, по какой статье чалишься? – прокуренным голосом поинтересовался Зяба. Сергей почувствовал, как внутри все похолодело, но внешне он выглядел абсолютно бесстрастным.
– А тебе-то что, Зяба? Память отшибло?
– Мне-то? Ты ведь втулял, что на чужом драндулете какого-то мажора в канаву сшиб?
Второй зэк, Хомут, ухмыльнулся, обнажая почерневшие зубы.
– А раз знаешь, зачем в душу лезешь? – резко спросил Сергей.
– Поделился бы гостинцами, Сергуня, – предложил Хомут, продолжая нагло ухмыляться. – Вон сколько у тебя их с воли. А у нас тут – говна пирога.
– И мне конфетку дайте, – вдруг сипло попросил Галя. – Карамельку.
– Обойдетесь. А ты вообще хлебало заткни, дырявый, – бросил Сергей, адресуя последнюю фразу «петуху». – Знай свое место. Так в чем дело?
– Малява пришла, – пояснил Хомут, в голосе прорезались угрожающие нотки.
– Земля слухами полнится, – вторил ему Зяба. Он подмигнул Хомуту и снова повернулся к Сергею: – Как она, а? Ничо, а, Сергуня? Запихнул ей свой вишневый чупа-чупс?
– Фильтруй базар, Зяба, – пальцы Сергея сжались в кулаки. – Это что, предъява?
– Сегодня к нам этапом Петруха пожаловал. Я с ним лично в Мурманске срок мотал. Так он про твою статью все знает, – глядя ему прямо в глаза, произнес Зяба. – Ты ведь за лохматый сейф сидишь[7]? Ну?
Сергей медленно встал. Перед глазами все поплыло. Выходит, зря мать продала фамильные драгоценности для того, чтобы начальство колонии не допустило утечку информации о том, по какой статье он на самом деле сюда загремел…
– Ни-ко-гда это-го не бы-ло, – по слогам сказал он. – Сукой буду.
– А мою сестренку однажды тоже какая-то мразь… – сказал Хомут, не закончив фразу. Его изрытое шрамами лицо стало багровым, как тухлый помидор. – Померла она потом. Да.
Зяба поднялся. Он улыбался, но улыбка не предвещала ничего хорошего.
– Глянь сюда, Сергуня, – негромко позвал он и отлепил от внутренней стороны стола длинный гвоздь, который держался на хлебном мякише, вытащив его наружу. Гвоздь был расплющен на конце, словно наконечник стрелы. – Внимательно смотри, галоша[8]. Знаешь, что бывает за лохматый сейф? Здесь правильная зона, и за твою статью спрос особый. По всей строгости спрос.
– Убери, – хрипло сказал Сергей. – Я отвечаю за свой базар. Ничего не было. А за галошу ответишь.
– Так было или не было? – высунулся Митя Ростовский. – Ты чевой-то совсем запутался, сынок. Зяба – это серьезная предъява. Можешь обосновать?
– Петруха правильный пацан и за свой базар отвечает, – сказал Зяба. – Ну так что? Тебе нечего возразить?
Мысли ураганом кружились в голове, одна нелепее другой, и Сергей отчетливо понимал, что затягивающаяся пауза играет не в его пользу. Нужно было что-то говорить, и говорить немедленно.
– Это была подстава, – выдавил он наконец. – Одна давалка на меня обиду кинула и заяву в мусарню накатала. Отомстить хотела.
– Так тебя опарафинили[9]? – с нарочитым изумлением воскликнул Зяба. – А шо ж ты молчал, коли правда за тобой?! На кой ляд нужно было байку про драндулет сочинять?
Внутри у Сергея все кипело, неужели даже здесь ему не верят?! После того, как он отсидел почти весь срок?! И так облажаться под самый финиш!
– Зяба, не надо, – ласково проговорил Хомут, тоже вылезая из-за стола. – Мы из него лучше шурика[10] сделаем… Только позже. А потом на спине наколочку оформим: «Взломщик лохматых сейфов». Картинка будет – закачаешься!
Сергей знал, что после таких слов ни один уважающий себя зэк не будет молчать, конечно, в том случае, если то, в чем его обвиняли, – неправда.
Двое стояли, глядя на него и мерзко посмеиваясь, Сергей, подобравшись, неожиданно прыгнул вперед. Не ожидавший такого поворота событий Хомут, получив удар в нос, споткнулся о скамью и свалился на пол. Сергей между тем схватил стоявшую на столе железную миску и с силой ударил ею по кисти Зябы. Тот взвыл от боли, выронив гвоздь, но тут же вцепился в Сергея, и они упали на стол. От тяжести двух тел хрустнули доски, нарды как горох рассыпались по всей камере. У «дальняка» повизгивал Галя, с возбуждением наблюдая потасовку.
Хомут, ругаясь и потирая окровавленный нос, поднялся на ноги. Подобрав гвоздь, он шагнул к дерущимся зэкам. Схватил за шиворот Сергея и прижал острие к шее:
– Не трепыхайся. Кому сказал?! Митяй, давай я ему прямо здесь за щеку дам?
Сергей замер. Неожиданно возле камеры послышалась какая-то возня.
– В ШИЗО захотели, уроды? – услышали они знакомый голос «пупкаря»[11]. Заточка моментально исчезла под чьим-то матрасом, зэки поднялись на ноги.
– У нас все хоккейно, начальник, – принужденно заржал Хомут. Он запрокинул голову, пытаясь таким образом остановить все еще сочившуюся кровь.
Надзиратель что-то пробурчал, затем послышались удаляющиеся шаги, и все стихло.
– Хватит, пожалуй, – задумчиво произнес Митя Ростовский, наблюдая сверху за возней заключенных. – Не время и не место сейчас, кхе… А ты на беспредел, значит, пошел, Сергуня? Кулаками такие вопросы не решают.
– Митяй, но ты же сам слышал, он мне предъявил…
– В общем, мое мнение такое, – решил Митя Ростовский. – В отношении тебя, Сергуня, будет сформирована предъява, какая именно – решим на совете. То, что ты смолчал по статье – уже нехорошо. Давалка ли с тобой была или не давалка, кинула ли она… кхе-кхе… на тебя обиду или не кинула – это дело второстепенное. Ты не имел права шифровать свою статью, попав сюда. А ты слепил горбатого. Так что хорошенько обмозгуй, что ответить. И думай, как будешь обосновывать свое сегодняшнее поведение. То, что тебе Зяба заточку показал, – не повод распускать руки. И никто пока с тебя ничего не спрашивал.
Сергей молчал, побледнев как полотно.
– Ну, Сергуня, – прошептал Зяба, потирая ушибленную кисть. – Можешь свой календарик свернуть в трубочку и в очко засунуть. Он тебе, как и очко, больше не понадобится. Будешь вместе с Галей на параше куковать.
Перед сном Сергей снова достал календарик. Осталось ровно полтора месяца. Сорок шесть дней. Тысяча сто четыре часа. Шестьдесят шесть тысяч двести сорок минут.
Он заметил, что его пальцы сотрясает мелкая дрожь. Глаза, помимо воли, время от времени возвращались к «дальняку», там, где обитал Галя. Если он проиграет, то окажется рядом с ним. Он знал, что в этой зоне в отличие от многих других до сих пор свято соблюдаются воровские законы, и изнасилование было одним из безусловных оснований для принудительного перевода в касту «опущенных», то есть в «петухи». И тогда дни оставшегося срока превратятся для него в кромешный ад. Он даже зажмурился, пытаясь отогнать возникшие образы, один ужаснее другого.
