— Умерь свою ярость, — сказал Зобал, пытаясь прийти в себя и побороть страх, грозящий перейти в безумие. В этот момент он вспомнил об овальном сером камне Альдора, который на черной серебряной цепочке свешивался с перевязи. Его осенило, что каменная стена, возможно, всего лишь наваждение, которое можно разрушить с помощью талисмана, как об этом говорил Альдор.
Он быстро взял камень и приложил его к непроницаемой стене там, где раньше была дверь. Кушара смотрел на него в изумлении, думая, очевидно, что лучник сошел с ума. Но как только талисман с тихим стуком прикоснулся к стене, она начала растворяться, оставляя после себя только занавесь, которая клочьями падала на пол, как будто тоже была не больше чем колдовской иллюзией. Странное преображение ширилось, стена таяла, оставляя на своем месте несколько поврежденных временем плит, в комнату проник свет почти полной луны, и под ней аббатство беззвучно превращалось в груду развалин.
Все это произошло не мгновенно, но у воинов не было времени обдумывать происшедшее. Луна наклонила к земле свой лик, напоминающий обглоданное червями лицо мертвеца, и в ее багровом свете Кушаре и Зобалу предстала картина, настолько ужасная, что они забыли обо всем на свете. Перед ними на растрескавшемся полу, сквозь щели которого проросла чахлая трава пустыни, раскинувшись, лежал мертвый Симбан. Его одеяние лежало рваными полосами, и кровь темной струей струилась из его растерзанного горла. Кожаные кошели, которые он носил на поясе, лежали разорванные, и золотые монеты, флаконы с лекарствами и другие мелочи рассыпались по полу.
Поодаль, около полуразвалившейся внешней стены, на груде истлевших тканей и дерева, которая раньше была роскошной, богато убранной кроватью эбенового дерева, лежала Рубальса. Вытянув руки вверх, она пыталась оттолкнуть от себя невероятных размеров тень, которая горизонтально нависала над ней. Воинам показалось, что тень держится в воздухе благодаря крылообразным складкам желтой рясы, и они сразу признали аббата Уджука.
Всепоглощающий хохот черного чудовища стих, и он повернул искаженное дьявольской похотью и яростью лицо. Его глаза горели докрасна раскаленным железом, он громко щелкнул зубами, и гигантской туманной тенью встал в полный рост посреди руин.
Не успел Зобал наложить первую стрелу на тетиву, как Кушара уже устремился к Уджуку с копьем наперевес. Но как только копейщик пересек порог, показалось, что неимоверно раздувшееся тело Уджука вдруг распалось на двенадцать одетых в желтое фигур, которые поспешили отразить натиск Кушары. Как по какому-то адскому волшебству, монахи Патуума собрались вместе и пришли на помощь своему аббату.
Криком Зобал пытался предупредить Кушару, но тени были повсюду вокруг него. Они ловко уклонялись от ударов его оружия и пытались пробить его броню своими страшными когтями. Кушара доблестно сражался, но через некоторое время исчез, погребенный под грудой тел.
Зобал помнил о секрете, который ему открыл Алъдор, и не тратил стрел на монахов. С луком наготове он стоял и ждал, пока из-за сцепившегося в жестокой схватке клубка тел, беспорядочно перекатывающегося над поверженным Кушарой, не появится Уджук. Когда борьба немого утихла, стрелок направил лук на высившегося в темноте монстра. Тот, казалось, был целиком занят кипящей перед ним яростной схваткой. Уджук как будто управлял ею, ни словом, ни жестом не выдавая своего участия. Верно направленная стрела с ликующим пением понеслась точно в цель. Колдовство Амдока не подвело: Уджук завертелся на месте и упал. Его неуклюжие отвратительные пальцы напрасно пытались ухватиться за древко стрелы, которая вошла в тело чудовища почти по самое оперение из орлиных перьев.
А потом случилось что-то странное: когда пораженный монстр упал и забился в конвульсиях, все двенадцать монахов свалились с Кушары и тоже начали корчиться на полу в предсмертных судорогах. Они были всего лишь неверными тенями того страшного существа, которое только что умерло. Зобалу показалось, что их формы стали размытыми и прозрачными, сквозь них он увидел трещины в плитах пола. Их агония слабела одновременно с агонией Уджука, и, когда он наконец замер, очертания его слуг пропали, как будто их никогда и не было. Ничего, кроме зловонной отвратительной кучи, не осталось от выродка, плода греховной связи аббата Алъдора и ведьмы-ламии. С каждым мгновением эта груда заметно уменьшалась под оседающей одеждой. Тяжелый запах гниющей плоти поднимался над ней, как будто все, что было человеческого в этом исчадии ада, быстро разлагалось.
Кушара тяжело поднялся на ноги и с оглушенным видом осмотрелся вокруг. Его тяжелая броня уберегла его от когтей нападающих чудищ, но теперь ее от наголенников до шлема покрывали бесчисленные глубокие царапины.
— Куда подевались монахи? — спросил он. — Еще минуту назад они облепили меня с ног до головы, как дикие собаки, терзающие павшего зубра.
— Монахи были всего лишь тенями, двойниками Уджука, — сказал Зобал. — Это просто призраки, фантомы, которых он усилием воли выпускал и призывал обратно. Без него они не могли существовать, и после его смерти стали даже меньше, чем тенями.
— Это воистину удивительно, — сказал копейщик.
Наконец воины обратили внимание на Рубальсу, сидящую среди обломков кровати. Обрывки истлевших одеял, которыми она стыдливо прикрылась при их приближении, были слабой зашитой и не могли скрыть ее округлого обнаженного тела цвета слоновой кости. Она была напугана и смущена, как человек, которого разбудили посреди тяжелого ночного кошмара.
— Чудовище не навредило тебе? — обеспокоено спросил Зобал. Ее слабое «Нет» успокоило его. Трогательный беспорядок ее девичьей красоты заставил его опустить глаза. Зобал почувствовал глубокое и сильное влечение, какого не испытывал никогда раньше. Чувство нахлынуло на него с такой нежностью, какой он и не знал в спешных, страстных увлечениях своей полной опасностей жизни. Украдкой посмотрев на Кушару, он со страхом понял, что те же чувства владеют сейчас и его товарищем.
Воины немного отошли в сторону и скромно отвернулись, пока Рубальса одевалась.
— Я полагаю, — сказал Зобал тихо, чтобы девушка не могла его слышать, — что сегодня мы с тобой встретились и одолели такое чудовище, о котором даже и речи не было, когда мы нанимались на службу к Хоурафу. И я думаю, ты согласишься, что мы оба слишком сильно привязались к девушке, чтобы позволить ей служить утехой капризной похоти пресыщенного царя. Таким образом, мы не можем вернуться в Фараад. Если тебя это устроит, мы бросим жребий и определим, кто будет обладать девушкой, а проигравший будет сопровождать победителя как верный товарищ до тех пор, пока мы не преодолеем Издрель и не пересечем границу какой-нибудь страны, на которую не распространяется власть Хоурафа.
