– Близнецы.
Неужели тот самый «Близнец»? Невозможно. Это чудовище уже мертво. Не может быть. Но почему же тогда по его телу поползли мурашки, почему волосы на руках стали дыбом? Киндерман вытянул руки и повернул их ладонями вниз. «Да, действительно волосики стоят дыбом. Но отчего же?»
Киндерман услышал, как поднялась Джулия. Тяжело топая, она побрела в ванную. А он не двигался с места, озадаченный и вконец запутавшийся. Надо было что-то делать. Но что? Привычные методы расследования, да и все логические рассуждения здесь явно не годились. Надо искать маньяка, а лабораторное заключение подоспеет не раньше вечера. Он вполне отдавал себе отчет в том, что Манникс уже выложил все то немногое, о чем знал, а мать Кинтри, конечно, никто не собирался сейчас тревожить. Но в любом случае одно было уже совершенно очевидно: мальчик не имел ни подозрительных дружков, ни вредных привычек. В этом Киндерман был абсолютно уверен, ибо сам неоднократно встречался с ним. Следователь покачал головой. Надо выйти на улицу, как-то подвигаться, расшевелиться, что ли. Он услышал, как Джулия в ванной включила душ. Киндерман спустился по лестнице, достал пистолет, надел пальто и, нахлобучив шляпу, вышел из дома.
Некоторое время он постоял на пороге. Сомнения и самые невероятные предположения терзали его. Порыв ветра швырнул под ноги Киндерману пластиковый стаканчик, покатил его дальше по мостовой. Следователь прислушался к его мерному постукиванию. И вот опять все стихло. Киндерман устремился к своей машине и, заведя мотор, тронулся.
Он не знал, куда направляется. Неожиданно для самого себя Киндерман вдруг обнаружил, что припарковался не там, где разрешалось: на 33-й улице рядом с рекой. Он выбрался из автомобиля. На порогах особнячков лежали свежие номера «Вашингтон пост». Следователя вновь одолели мучительные воспоминания, он резко отвернулся и, заперев машину, побрел вперед.
Киндерман прошелся вдоль небольшого парка до моста, перекинутого через канал. Потом по бечевнику[3]добрался до лодочной станции. Здесь уже собралась толпа зевак, наперебой обсуждавших события этого страшного утра, хотя никто из них толком и не знал, какая именно трагедия здесь разыгралась. Киндерман подошел к двери сторожки. Она оказалась запертой. Тут же висела красно-белая табличка с короткой надписью «Закрыто». Взглянув на скамейку, следователь тяжело опустился на нее, вздохнул и привалился спиной к стене сторожки.
Киндерман внимательно рассматривал людей, собравшихся сейчас на пристани. По опыту он знал, что убийцы-маньяки частенько наслаждаются вниманием, которое уделяет их особам обычная толпа. Вероятно, это льстит их самолюбию – собрать кучу зевак, судачащих исключительно об их жутких подвигах! Возможно, и сам преступник находился сейчас среди этой толпы и как ни в чем не бывало вопрошал случайных прохожих: «А что произошло? Вы не в курсе? Кого-то убили?»
Киндерман пытался обнаружить в толпе что-нибудь подозрительное: например, джентльмена, который либо слишком натянуто улыбался, либо наблюдал за происходящим мутным остановившимся взглядом, как у наркомана. Нервный тик тоже привлек бы внимание следователя. Но особенно насторожил бы Киндермана человек, который, уже зная, что произошло, тем не менее продолжал бы задавать каждому встречному-поперечному все те же вопросы.
Следователь сунул руку во внутренний карман пальто: там он всегда про запас держал пару книжонок. В этот раз он извлек из кармана «Клавдия Божественного» и недовольно окинул взглядом обложку. Ему надо было прикинуться самым что ни на есть обычным пенсионером, который вышел к реке подышать свежим воздухом и почитать. Но роман Роберта Грейвса таил в себе некоторую опасность. Киндерман может вполне зачитаться, и тогда убийца ускользнет от его пытливого взгляда. И хотя следователь уже пару раз перечитывал роман, все равно он был уверен, что увлекательный сюжет вновь завладеет его вниманием. Киндерман запихнул книгу назад и вытащил другую. Взглянул на название. Это оказалась пьеса «В ожидании Годо». Следователь облегченно вздохнул и раскрыл ее сразу на втором акте.
Он просидел так очень долго, но ничего подозрительного не обнаружил. К одиннадцати часам толпа начала рассеиваться, да и новых лиц следователь больше не заметил. Однако он не терял надежды и выждал еще какое-то время. Взглянув на часы, Киндерман стал рассматривать лодки, прикованные к причалу цепями. Что-то раздражало его. Но что именно? Он попытался отыскать причину этого раздражения, но так и не смог. Сунув книгу в карман, он поднялся и зашагал прочь.
Подойдя к своей машине, Киндерман обнаружил на лобовом стекле штрафную квитанцию. Не веря глазам, следователь извлек ее из-под дворника и прочитал. Хотя на автомобиле не было опознавательных полицейских знаков, тем не менее по номерам можно было сразу определить, что машина принадлежала полиции округа. Киндерман смял квитанцию и, запихнув ее в карман, отпер машину, сел за руль и отъехал. Он не знал, куда направляется, и, когда остановился, с удивлением обнаружил, что находится перед зданием полицейского участка в Джорджтауне. Войдя внутрь, он подошел к дежурному сержанту.
– Сержант, кто сегодня штрафовал на 33-й улице возле канала?
Тот удивленно уставился на Киндермана:
– Робин Теннес.
– Мне вовсе не улыбается жить в такое время и в таком месте, где самого распоследнего дурня могут взять на работу в полицию, – взорвался Киндерман и, вручив сержанту квитанцию, зашагал вразвалку к лестнице.
– Лейтенант, есть что-нибудь новенькое о том ребенке? – крикнул ему вдогонку сержант. Он еще не успел прочитать, что было написано на квитанции.
– Никаких новостей, никаких, – пробурчал Киндерман. – Абсолютно никаких.
Он поднялся наверх и там, в зале, где собрались полицейские, буквально с порога был засыпая градом вопросов. Не отвечая ни на один из них, следователь добрался, наконец, до своего кабинета. На одной стеке висела подробная карта северо-западной части города. А к другой – позади рабочего стола, как раз между двумя окнами, выходящими на Капитолий, – был приколот большой плакат с изображением Снупи.[4]Этот плакат подарил Киндерману Томас Кинтри.
Следователь сел за стол. Он все еще был в шляпе и пальто и не торопился раздеваться. На столе лежали еженедельник. Библия в мягкой обложке и почти новая пластиковая салфетница. Киндерман достал из нее одну салфетку, вытер нос и взглянул на фотографии, вставленные в специальные прорези салфетницы. С одной стороны ему улыбались жена и дочь. Перевернув салфетницу, Киндерман извлек из прорези фотографию темноволосого священника. Следователь застыл на месте, уставившись на надпись, сделанную на обороте снимка: «Не спускайте глаз с этих доминиканцев, лейтенант». И подпись: «Дэмьен». Взгляд Киндермана наполнился светом, словно отраженным от улыбки на этом суровом и обветренном лице со шрамом над правым глазом. Внезапно Киндерман скомкал салфетку, которую все еще продолжал держать в руке и, швырнув ее в корзину для бумаг, потянулся было к телефонной трубке. В этот момент в кабинет неожиданно вошел Аткинс. Киндерман заметил его только тогда, когда тот уже закрывал за собой дверь.
