Лишь после полудня в подземелье спустилась группа из шести человек, двое из них были хорошо знакомы Томмазо: пожилая женщина, хозяйка дома, где проживал Арджиенто, и чернобородый, так некстати тогда появившийся. При виде их у Томмазо сжалось сердце от плохого предчувствия. Среди этих людей был и монах в одеянии ордена францисканцев, с наброшенным на голову капюшоном. Высокий грузный мужчина лет пятидесяти в темном камзоле и шапке-пирожке приблизился к решетке, за которой находились узники, и жестом приказал им встать.
— Фрау Катарина, укажите на того негодяя, который вторгся в ваш дом и убил постояльца, — громко обратился он к женщине.
Та приблизилась, словно пытаясь лучше рассмотреть заключенных, окинув их взглядом с ног до головы. Коґда взгляды Томмазо и женщины на мгновение встретились, ему показалось, что в глубине ее глаз горят зловещие огоньки. Он не сомневался: старуха сразу узнала его и тянет время лишь для того, чтобы помучить. Ему припомнились слова умирающего Арджиенто: «Ты убил меня, а манускрипт убьет тебя!» Он стал читать про себя спасительную молитву.
— Что он старой карге сказал? — встревоженно спросил Джованни. — Чего она на нас уставилась, словно собирается проглотить?
— Она потеряла мужа на войне и теперь ищет себе жениха из обитателей темницы, — мрачно пошутил Томмазо. — Кто-то из нас может оказаться ее счастливым избранником.
— Господи, пронеси! — перекрестился Джованни.
— Вот он! — воскликнула женщина и указала на Джованни.
— Я не хочу быть с ней! — взревел Джованни, как раненый буйвол, но, повинуясь повелительному знаку высокого мужчины в камзоле, сразу умолк.
— Герр Кнут, а теперь вы укажите на того негодяя, который нанес вам вчера побои и убил постояльца, — обратился он к чернобородому, у которого остались на лице следы от кулаков Томмазо.
«Ну, уж этот точно припомнит мои вчерашние тумаки!» — решил Томмазо.
— А этому борову что от нас надо? — испуганно поинтересовался Джованни.
— Это брат невесты. Твой будущий шурин. Он должен одобрить или отвергнуть выбор своей сестры. — Мрачный юмор не покидал Томмазо.
— Точно, этот! — Рука чернобородого метнулась было в сторону Томмазо, но указала на Джованни. «Он тоже узнал меня, — сообразил Томмазо. — Своим жестом он показал я не слепой, но так надо. Видно, мои ссылки на Папу подействовали на епископа, и он за это время хорошо поработал со свидетелями».
— Она старая — я не хочу быть с ней! — отчаянно закричал Джованни.
Высокий мужчина махнул рукой стражникам, и через минуту Джованни забился в их руках. Его выволокли из камеры и потащили по ступенькам к выходу. За ними потянулись остальные, замыкал шествие высокий мужчина в камзоле.
— Сеньор Томмазо, вы довольны? — Только теперь Томмазо заметил, что темницу не покинул монах, который откинул капюшон, дав узнать в себе служителя из дома епископа, отца Томаса. — Только что пролетела мимо вас птица смерти, чуть не коснувшись крылом.
— А нельзя было, чтобы Джованни… не трогали? — после минутного размышления спросил Томмазо.
— Нет. Или он — или вы. Мне пришлось немало потрудиться, и это обошлось недешево, пока убедил Катарину и Кнута, чтобы они «узнали» вашего спутника.
— Благодарю, — сухо произнес Томмазо. — Теперь я свободен?
— Почти. Сейчас совершается правосудие, решают, каким образом покарать вашего спутника: веревкой или мечом. Я пойду наверх, приму исповедь несчастного… Как его зовут?
— Джованни.
— И причащу последний раз Джованни. Вы уплатите небольшой штраф и до захода солнца обязаны покинуть город.
— У меня с собой денег нет — все, что у меня оставалось, находится у епископа.
— Аппетиты Катарины и Кнута были чрезмерными, ушло все ваше серебро, ничего не осталось. Но епископ внесет за вас штраф из личных средств, и через час вы будете свободны. Помните: если задержитесь дольше положенного времени, вас уже ничто не спасет. Я бы рекомендовал уехать даже раньше — Кнут не из тех, кто прощает чужеземцев, когда они бьют его по голове в собственном доме.
— Мой меч, кинжал, деньги — все вчера осталось в том доме. Кроме того, там находится рукопись еретика Арджиенто, которую он хотел напечатать. Ее следует изъять и уничтожить.
— Придется забыть о том, что оставили в доме Кнута. Оружие в дорогу я вам найду: путешествовать в одиночку безоружным — полное безумие. Что касается рукописи, то лучше Кнута не тревожить — он вообразит, что это нечто очень ценное, и запросит непомерно высокую цену. Кнут и Катарина не умеют читать и писать, так что, скорее всего, рукописью бедняги Арджиенто будут растапливать камин. Я пойду — наверняка приговор уже вынесен и начали готовиться к казни.
Через час Томмазо в сопровождении монаха направился к дому епископа. По дороге, пересекая Торговую рыбную площадь, они прошли мимо эшафота. На виселице болталось вытянувшееся тело Джованни. Его мертвые глаза были выпучены, из полуоткрытого рта нелепо торчал кончик синего прикушенного языка. Лишь несколько ротозеев глядели на висельника и весело обменивались впечатлениями от недавней казни — основная масса зрителей разошлась сразу после окончания представления.
Томмазо не мучили угрызения совести по поводу смерти слуги — он напряженно раздумывал, какой дорогой лучше вернуться в Рим, везя с собой добытый колдовской манускрипт и книги. Он решился тайком навестить родное поместье в Ломбардии, повидать младшего брата Никколо, а уж потом направиться в Рим.
Несмотря на предположения монаха о дальнейшей судьбе рукописи, Катарина не сожгла ее в печке, а, собрав все листы, аккуратно связала их и засунула в сундук, не строя ни каких дальнейших планов относительно ее. Написанная на латыни рукопись пролежала там почти сто лет, пока правнук Кнута и Катарины там ее не обнаружил и не продал преподавателю местного университета, последователю Парацельса. В 1575 году первая книга «Магии Арбателя» была Напечатана в Базеле.
Оставив за спиной холодную горную Швейцарию, Томмазо, как только въехал в Паданскую долину, расположенную между реками Тичино и Минчио, ограниченную с севера Альпами, а с юга Апеннинами, сразу оказался в царстве весны. Кругом все цвело, зеленели поля, луга, леса, воздух был насыщен неповторимо тонким свежим ароматом. Сердце сурового мужчины затрепетало от предстоящей встречи с родными местами и со своими близкими. Воспоминания о прошлом оглушили его, теперь оно, в дымке прошедших лет, казалось безмятежным и счастливым. Он многое дал бы, чтобы вернуться жить в родные края. Рим представлялся ему холодным, чуждым, безразличным. В его понимании сравнивать Рим и Ломбардию было то же самое, что сравнивать красоту каменной скульптуры известного мастера с красотой живой женщины. За время изгнания ему удалось лишь раз, восемь лет тому назад, тайно навестить родных.
