Дэвайн помолчал, потом ответил:
— Ты хочешь, чтобы я сознался в том, чего нет? Пожалуйста. Я сознаюсь. Я во всем на свете готов сознаться, только сына моего не трогай. Он ни при чем. Это все я. Со мной и разбирайся, а его не трогай.
— Ага! — воскликнул конунг. — Значит, сознаёшься? Все вы так, стоит вас прижучить, сразу хвост поджимаете. А теперь говори, колдун: будет Краснобородый воевать?
— Конечно, будет, — пленник пожал плечами. — Думаю, ты это и сам понимаешь. Сколько можно эти грабежи на границах терпеть?
— Синий Нос с ним?
— У конунга Хакона в землях лихорадка. Туда, кстати, мы и ехали, если тебя интересует правда. Насчет его планов ничего сказать не могу.
Конунг помолчал.
— Так ты брешешь, будто его людишек ехал лечить? — выговорил он.
— Я не брешу. Так и есть на самом деле. Я даже уверен, что ты знаешь о лихорадке, конунг.
Лицо конунга повеселело.
— Так ты что же, собирался их той гнилью лечить, что я давеча из твоей котомки вытряхнул? Эх, жаль, колдун, что я тебя поймал, ты бы там за неделю всех людишек перетравил.
Запрокинув голову, конунг расхохотался. Никто из домочадцев его не поддержал: половина спала, остальные клевали носом.
— Стало быть, ты, колдун, у меня подзадержишься, — объявил он пленнику. — Это надо же, как все кстати, а?
— Ты что, не понимаешь? — Дэвайн нахмурился. — Ведь это лихорадка, от нее умирают. Им помощь нужна, конунг.
— Ну, а я чего говорю? Мне с Синим Носом войны не надо. Ты, я слыхал, хороший лекарь, колдун. Ну, и погостишь у меня. А там, глядишь, коли мор до весны протянется, так Синий Нос из своей норы и не вылезет.
— Я должен там быть, конунг, — возразил чужак.
— Ну, это теперь мне решать, чего ты должен, а чего не должен, колдун.
Дэвайн поднял брови:
— Прости, великий Один, а я-то тебя сразу и не признал, — в его голосе послышалась насмешка.
— Ты, колдун, мне лучше не дерзи, — конунг сдвинул брови. — Я ж ведь с тобой церемониться не буду. Ты вон, говорят, Краснобородому вроде приятеля. Интересно, а если ему сообщить, где теперь его дружок?
— Ты думаешь, что он из-за меня станет с тобой торговаться? — пленник усмехнулся. — Да таких приятелей, как я, у Эйрека хоть пруд пруди. Отпусти меня, конунг, я должен быть во Флатхолме. Пойми, ведь я же — врачеватель, меня там ждут. Отпусти под честное слово! Я потом сразу к тебе вернусь.
— Ну да, конечно, — отозвался конунг. — Уже поверил, как же. Никуда я тебя не отпущу, колдун. Ты может, мне и самому нужен.
— Нужен? Это для чего же?
Конунг помолчал. Поиграл кинжалом.
— Там узнаешь, колдун, — буркнул он, отводя взгляд. — Там узнаешь.
Ночь прошла, настало ледяное утро.
Младший пленник проснулся на дне земляной тюрьмы, трясясь от холода. Комья промороженной земли впились в бока, а тело болело, точно его отлупили палками.
С трудом сев, юноша плотнее закутался в плащ. Зубы выбивали дробь. Рука потянулась к груди, и пальцы нащупали крупный прозрачный камень на цепочке. Юноша зажмурился. Камень медленно налился теплом, которое передалось руке и начало проникать в тело.
Через некоторое время, перестав дрожать, он убрал ладонь и открыл глаза. Дотронулся до скулы, до места, где был свежий шрам, и сморщился, хоть боли не почувствовал. Отец не вернулся. Интересно, почему? Юноша знал, что отец жив, что ничего с ним не случилось, но тревога все равно не оставляла.
Он запрокинул голову. Сквозь круглое отверстие, забранное решеткой, сочился мутный серый свет.
Что же делать? В одиночку отсюда не выбраться. Но даже если бы и выбрался — как я освобожу отца? Но оставаться здесь нельзя. Кто знает, чего там у этого Железного Лба в его каменной башке?
— Что этот козел удумает с нами сделать? — выговорил юноша — и нахмурился. Собственный голос показался неприятным. Растерянным. Испуганным.
Но ведь я не боюсь? Или…
Наверху послышались шаги, заставив его замереть. Чуть погодя низкий и хриплый голос произнес:
— Ну-ка, гляну, как там этот колдуненок. Можа, уж того, скопытился.
В отверстии показался силуэт.
— Ну, што? — нетерпеливо спросил другой. — Живой, али как?
— Живой… ишь, глядит, — силуэт исчез. — Вот ведь ведьмино отродье, не замерз в метель-то. А я уж думал, он там окостенел.
— Колдуны, знамо дело, — отозвался другой. — Их ничего, слышь-ка, не берет. Их вон даже ежели зимой на морозе водицей окатить, так оне…
— Эй, вы там, — перебил юноша, — философы! Вы меня тут как, голодом решили уморить? Я, может, и колдун, так ведь все равно живой человек, воздухом питаться не умею.
Молчание.
— Вишь ты, — тихо сказал первый. — Разговаривает…
— А я что, по-твоему, волком выть должен, что ли? Чего, совсем дурак?
— Сам ты дурак, — буркнул тот же голос. — Гавкает еще, щенок. Нам, слышь-ка, кормить тя не велено.
— А чего тебе велено, бревно? — глядя вверх, осведомился юноша. Человек отозвался:
— От бревна и слышу. Щас собак посадим тя стеречь, и до свиданьица. Вот нам чего велено.
— А хочешь, я тебя в жука превращу? — юноша прикусил губу, чтобы не рассмеяться.
— А хошь, я тя щас каменюкой по башке садану? — отозвался человек, не слишком, однако, уверенным голосом.
(…боится…)
— Ах, ты так? — крикнул юноша — и начал таинственным тоном:
— Ин принципио эрат Вербум ет Вербум эрат апуд Деум…
Наверху послышалась торопливая возня. Ноздри юноши затрепетали от сдерживаемого смеха.
— …ет Деус эрат Вербум. Хок эрат ин принципио апуд Деум. — продолжал он, подвывая. — Омниа пер ипсум факта сунт ет сине ипсо фактум эст…
Тихая перебранка, собачий визг. Юноша возвысил голос:
— …нихиль куод фактум эст!![3] — он выкрикнул последние слова. Услышал топот ног: то слуги конунга, привязав волкодавов, побежали прочь. Следом из ямы полетел звонкий смех.
Отсмеявшись, пленник почувствовал, что окончательно согрелся. Все это, однако, хорошо, но вот воды бы не мешало. А может, эта скотина Железный Лоб…
Хмурясь, он прислушался. Снаружи было тихо. Он посвистел, и ответом было грозное рычание. Так, сколько же их там…. Он нагнул голову. Три… нет, четыре. Четыре пса. Видал я этих волкодавов, здоровенные. Железный Лоб, видать, думает, я летать умею. Взмахну крылышками, и выпорхну отсюда! Запрокинув лицо, он посмотрел наверх. Эх, не сделал бы он чего отцу, пока я тут прохлаждаюсь. Ведь этот тип, похоже, на шпионах помешался. И ведь угораздило же нас попасться! Глупость какая!
Пленник ударил кулаком по стенке ямы — и скривился от боли. Облизал окровавленные пальцы. Надо успокоиться. Я все равно ничего не смогу поделать. Придется ждать. Черт знает, как теперь выбраться отсюда?
