— Филлип, я, кажется, куда-то свой дневник задевал, — медленно протянул он. — Я только из Лондона — и нигде его не нахожу. Ты ведь его не видел, правда? — В голосе его прозвучал намек на издевку — как невысказанное обвинение. — На самом деле дневник мне не нужен, но я там записал особым кодом кое-что — идеи для моей книги. Я, так и быть, открою тебе секрет! Я пишу — фэнтези! Ну, то есть — некий гибрид ужасов, научной фантастики и фэнтези: нынче все по ним с ума сходят, нам давно пора выйти на этот рынок. Я покажу тебе черновой вариант, как только он будет готов. А теперь, раз уж ты моего дневника не видел, прошу меня простить, я хочу над своими заметками поработать.
И Джулиан быстро вышел из комнаты, не дав мне возможности ответить, — и если я скажу, что не порадовался его уходу, это будет беззастенчивая ложь. Не могу не отметить, что с его исчезновением ощущение чуждого присутствия тоже развеялось. Колени у меня внезапно подогнулись, комнату окутала жутковатая аура недоброго предчувствия — точно темное облако сгустилось. И это чувство не прошло, нет, — скорее усилилось с наступлением вечера.
В ту ночь, лежа без сна, я снова и снова прокручивал в голове странности Джулиана, пытаясь в них разобраться. Фэнтези, значит, пишет? Неужто и вправду? Очень не похоже на Джулиана; и почему, если речь идет всего-навсего о книге, он, не найдя дневника, смотрел так страшно? И зачем вообще записывать историю в дневнике? О! Прежде ему нравилось читать всякую мистику — нравилось чрезмерно, как я объяснял выше, — но он в жизни не выказывал стремления писать что-то подобное! А потом еще эти библиотечные книги! Не похоже, что они могут пригодиться в процессе сочинения фэнтези! Но было еще что-то, нечто, что мелькало перед моим внутренним взором, но в фокус не попадало. И тут меня осенило — вот что не давало мне покоя с того самого момента, как я впервые увидел дневник: где, во имя всего святого, Джулиан научился писать иероглифами?
Вот оно!
Нет, я не верил, что Джулиан в самом деле пишет книгу. Это просто-напросто отговорка, чтобы сбить меня со следа. Но с какого следа? Чем он, собственно, занимается? О! Ответ самоочевиден: он на грани очередного нервного срыва, и чем скорее я свяжусь с доктором Стюартом, тем лучше. Все эти беспорядочные мысли долго не давали мне уснуть; если брат и шумел опять той ночью, я его не слышал. Я так измучился душой, что, едва сомкнув глаза, уснул мертвым сном.
Не странно ли это — свет дня обладает силой рассеивать худшие ужасы ночи! Поутру страхи мои заметно улеглись, и я решил выждать еще несколько дней, прежде чем обратиться к доктору Стюарту. Джулиан провел все утро и весь день, запершись в подвале, и наконец — вновь встревожившись с приближением ночи — я твердо решил по возможности поговорить с ним за ужином. В ходе трапезы я обратился к брату, посетовал на его кажущиеся странности и с деланым смехом упомянул о своих опасениях насчет рецидива. Ответы Джулиана меня несколько огорошили. Он утверждал, что перебрался работать в подвал исключительно по моей вине: ведь подвал — единственное место, где он может уединиться. Над моими словами о рецидиве он от души посмеялся, уверяя, что в жизни лучше себя не чувствовал! Когда он снова упомянул «уединение», я понял, что он намекает на злополучную пропажу дневника, и пристыженно замолчал. И мысленно проклял профессора Уолмзли вместе со всем его музеем.
Однако ж вопреки всем убедительным заверениям моего брата та ночь выдалась хуже всех прочих, вместе взятых, ибо Джулиан стонал и бормотал во сне, не давая мне и глаз сомкнуть. Так что, поздно поднявшись утром тринадцатого числа, измученный, невыспавшийся и одолеваемый мыслями, я понял, что скоро придется принимать решительные меры.
В то утро я видел Джулиана лишь краем глаза, на пути из его комнаты в подвал, и лицо его покрывала трупная бледность. Я предположил, что его сны действуют на него так же плохо, как и на меня, однако ж он не казался ни усталым, ни подавленным — напротив, словно бы пребывал во власти лихорадочного возбуждения.
Я встревожился еще больше и даже нацарапал два письма доктору Стюарту, но в итоге смял их и выбросил. Если Джулиан искренен в том, что касается его занятий, то стоит ли подрывать его ко мне доверие — то немногое, что от него осталось! А если неискренен? Меня снедало болезненное нетерпение узнать наконец, чем завершатся его странные занятия. Тем не менее дважды в течение дня, в полдень и позже, уже вечером, когда страхи, как обычно, подчинили меня себе, я громко барабанил в дверь подвала и требовал объяснить, что там происходит. Эти мои попытки пообщаться брат полностью проигнорировал, но я был твердо намерен переговорить с ним. Когда он наконец вышел из подвала — а час уже был поздний, — я дожидался его у двери. Он повернул ключ в замке, встав так, чтобы помешать мне заглянуть внутрь, и вопросительно воззрился на меня из-за этих своих кошмарных очков, прежде чем изобразить пародию на улыбку.
— Филлип, ты терпеливо сносил все мои прихоти, — промолвил он, беря меня под локоть и уводя вверх по ступеням, — и я знаю, что на сторонний взгляд я вел себя в высшей степени необъяснимо и странно. На самом деле все очень просто, но прямо сейчас я не могу объяснить, чем я занят. Просто доверься мне — и жди. Если ты опасаешься, что я — в преддверии нового приступа, хм, болезни, выбрось это из головы. Со мной все в полном порядке. Мне просто нужно еще немного времени, чтобы все закончить, — и тогда, послезавтра, я сам свожу тебя в подвал и покажу, что у меня там, — добавил он через плечо. — Все, о чем я прошу, — потерпи еще один-единственный день. Знай, Филлип, тебя ждет неописуемое потрясение, и после ты все поймешь. Не проси меня что-либо объяснять сейчас — ты просто не поверишь ни единому слову! Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, как говорится; и когда я отведу тебя вниз, ты все увидишь своими глазами.
Доводы Джулиана звучали вполне разумно и здраво — пусть и несколько возбужденно: он разволновался, точно ребенок, которому не терпится похвастаться новой игрушкой. Мне очень хотелось ему верить — так что я позволил с легкостью себя уговорить, и мы вместе сели за поздний ужин.
Утро четырнадцатого числа Джулиан провел, перетаскивая все свои записи — их оказались кипы и кипы, я даже представить себе не мог, сколько их! — и всякую всячину в небольших картонках из комнаты в подвал. Наспех пообедав, он отправился в библиотеку «кое-что проверить напоследок» и вернуть последнюю порцию книг. В его отсутствие я спустился в подвал и обнаружил, что дверь он запер и ключ унес с собой. Вернувшись, брат снова заперся внизу на весь вечер, а вышел поздно, в настроении странно приподнятом. Еще позже, когда я уже ушел на покой, Джулиан постучался ко мне.
