– Ты с самого начала все рассчитал.
– Конечно, – согласился Евгений. – Я сыграл роль славного, обаятельного парня, и ты купилась. Не могла не купиться. Кстати, это я приказал мальчишке убить Плучека.
– Его убил Венедиктов? – изумилась Вера.
– А кто еще? Он единственный имел право бродить по клинике и даже выходить за ее пределы. Всех остальных держали за семью замками. Кстати, Ванька теперь не просто мальчик из хорошей семьи, у которого поехала крыша на почве неразделенной любви, а падре Игнасиус, представитель Святой инквизиции в Толедо. Чудесная таблетка сделала его тем, кем он был шесть сотен лет назад. Взгляни на него!
Вера посмотрела на парня. На какое-то мгновение ей снова показалось, что тот одет в темную рясу с капюшоном. И ее поразило лицо Венедиктова, лицо мужчины: упрямый подбородок, хрящеватый нос, фанатично поджатые губы.
– Падре Игнасиус отправил на костер полдюжины ведьм, – с усмешкой сообщил Евгений. – Думаю, тебя он тоже считает ведьмой. И с удовольствием изжарил бы тебя, как каплуна на шампуре. Но, слава святому Януарию, у меня на тебя другие планы.
Вера молчала, не зная, что сказать. В клинике стояла мертвая тишина. Ни шороха, ни звука шагов. Она вдруг подумала, что более безнадежную ситуацию трудно и представить, – одна в огромном здании, со всех сторон окруженная психопатами и убийцами.
В животе у нее заныло от страха, в горле внезапно пересохло. Как бы то ни было, но взывать о помощи поздно, да и не к кому. Она один на один с этим кошмаром.
Можно было побежать, юркнуть мимо оцепеневших психопатов, проверить на прочность дверь и стекла. Трус, сидевший у нее внутри, подсказывал поступить именно так. Да и разум твердил, что попытка побега будет самым правильным поступком. Но ее почему-то вдруг обуяло мучительное, страстное любопытство, желание проникнуть в тайны, которые хранила клиника, и покончить со всеми сомнениями раз и навсегда.
– Значит, в самом деле на меня в роще напал он? – спросила Вера.
Осадчий дохнул ей в лицо дымом, посмотрел, как она трет пальцами заслезившиеся глаза, и улыбнулся.
– Конечно. Мальчишка отнял у тебя штопор, а потом вернулся в клинику и вцепился зубами Шевердуку в руку. Ты, разумеется, подумала, что на тебя напал Шевердук, а рана у него на запястье – след от удара штопором. Наш юный падре Игнасиус – чертовски ловкий парень.
– Ты специально возбуждал во мне подозрения?
– Возбуждал? – Осадчий отрицательно качнул головой. – Нет, это не то слово. Скорее я их культивировал. Ты должна была возненавидеть Черневицкого. И ты его возненавидела. Мне не пришлось сильно напрягаться. Но ты не должна меня ни в чем винить – сукин сын заведующий действительно хотел тебя убить. Тебя, твою сестру и твоего мужа. Он замыслил устроить небольшой пожар.
Вера обдумала слова Осадчего. Потом глянула на него исподлобья и тихо проговорила:
– Ты сказал, что у тебя на меня какие-то планы. Что ты собираешься со мной сделать?
– Видишь ли… – улыбка Евгения стала лукавой. – Я сказал им, что я – Сын Божий. И что Бог требует жертв.
– Ты хочешь принести меня в жертву?
Осадчий медленно покачал головой:
– Не совсем. Но у тебя будет не менее значимая роль – ты станешь жертвенным алтарем. У сатанистов принято использовать вместо алтаря голое женское тело, – Евгений усмехнулся. – Идея дикая, но мне нравится. И не надейся отвертеться! Тебе придется испытать все сполна.
Вера понимала, что он прав. Прав той отталкивающей наглой правотой, которую только чудовища и сумасшедшие осмеливаются высказывать вслух.
– Кто будет жертвой? – тихо спросила Вера.
– Твой старый приятель.
Евгений указал на кого-то взглядом. Вера обернулась и увидела, что у дальней стены холла, отдельно от других, стоит Шевердук. Выглядел врач странно и жутко. Он как будто слегка подрос. Лицо его было бесстрастным, обветренным и суровым, как у воина. Залысины на лбу исчезли, волосы удлинились и упали на плечи. Подбородок заострился, а излом густых бровей стал круче и жестче. Белый халат доктора был в нескольких местах испачкан кровью.
– Боже… – выдохнула Вера. – Он…
– Изменился? – Евгений хмыкнул. – Верно. Перед тобой стоит не Иван Федорович Шевердук, а его светлость граф Генри Лангстоун. Недавно он потерял жену – ее отравили по приказу короля Карла. Бедняжка умирала в страшных муках. Говорят, у нее лопнул желудок, и она почти сутки выкашливала его по частям. И все время граф находился рядом с женой. Представляешь, каково ему было?
Вера с изумлением смотрела на Шевердука.
– В те времена знали толк в ядах, – задумчиво проговорил Евгений. – Но эта история закончилась хорошо: сегодня граф нашел убийц жены и отомстил им, размозжив врагам головы молотком.
Вера смотрела в горящие глаза Осадчего и чувствовала, что цепенеет от ужаса. Но и отвернуться была почему-то не в силах, все продолжала глядеть на него. Несмотря на страх, отчаяние и тоску, в душе Веры проснулся ученый. Еще один парадокс в целой коллекции парадоксов, которые преподнес ей этот страшный день.
– Значит, под влиянием холотропина Шевердук вспомнил одну из своих предыдущих жизней?
– Вспомнил? – Осадчий отрицательно качнул головой. – Не совсем так. Все гораздо серьезнее. Он не просто был графом. Он им остался. Для тех, кто принял холотропин, не существует времени, не существует эпох и дат. Любое мгновение их жизни длится вечно. Ни «вчера», ни «завтра» – одно лишь вечное «сейчас».
Вера нахмурила лоб.
– Я не совсем понимаю.
– Верю, – кивнул Осадчий. – Такое трудно понять. Почти невозможно. Граф Лангстоун будет снова и снова переживать смерть жены и жаждать мести. Падре Игнасиус будет вечно отправлять ведьм на костер, уверенный, что поступает правильно. А Вероника Холодова будет вечно убегать от преследователей, которые травят ее собаками и загоняют в болото. Если угодно – таково их проклятие.
– И это будет длиться вечно?
– Это уже длится вечно. С этим грузом в душе мы предстанем перед Создателем. И этот груз он положит на чашу своих весов.
«Груз в душе… создатель… чаша весов…» Осадчий, конечно же, говорил о Страшном суде. Однако Вера, будучи врачом, ставила логику превыше всего и верила только собственным глазам, считая себя законченной атеисткой. Она и в церкви-то была всего раз в жизни. Зашла из любопытства, попала на заупокойную службу и тут же покинула храм с неприятным чувством на сердце.
– Ты хочешь сказать, что сколько бы мы ни перерождались, какие бы жизни ни проживали, по сути остаемся одним и тем же человеком?
– Человек – не жизнь тела, а жизнь души, – назидательно проговорил Осадчий. – Душа же бессмертна.
