Стоя у плиты, застыл, накрытый дежавю. Точно так же он стоял тогда, в самом начале, когда убежала скандальная Ирка. Так же солнце лезло через прореженную полосатую ткань, правда, неяркое, осеннее и потом вовсе ушло. И Степан кричал в трубку незадолго до того утра. А потом… Потом Витька сел на тёплое дерево лавки, держа в руках горячую чашку. Пил. И после пришла к нему тоска, погнала в стылую степь.
Всё почти так же. И совершенно не так.
Он поставил чашку на стол. Сходил в комнату за мобильником и, отключив звук, положил его на край столешницы, стараясь вспомнить, где телефон лежал тогда. И сел, упирая в край лавки босую ступню, положил подбородок на колено.
«Я жду Ладу», — пришла смутная мысль, и он кивнул ей. Но и ещё подумалось: «Только её теперь по-другому зовут, у неё настоящее имя. Нна-Нуи-и-Ноа. Нет, не оно. Вамма-Найя, приносящая свет».
Глава 39
Праздник Еэнна — середина дождей
— Вамма… — она смотрела на свет, собранный в ладони. Мягкий, он шевелился, щекотал кожу, вдруг горячел, взблёскивая иглами лучей. И приходилось закрывать глаза, чтоб не уколоться. Сладко болело плечо.
— Вамма… — темный воздух колыхался над скомканным светом, уколотый лучами, отпрыгивал в стороны, и тогда звучало дальше и снова:
— Най-я-а…
От прикосновения лучей она открыла глаза. Хижину заливал бледный молочный свет, по нему пробегали неясные тени.
— Найя…
Акут сидел рядом, длинные волосы свешивались на плечи. На концах шнурка, которым перехвачен лоб, чётко виднелись узелки плетения.
Найя потянула к горлу мягкую шкуру, отгораживаясь. Мастер покачал головой и выставил руку ладонью к ней.
— Нет. Я сижу. Ты иди из сна. Слушай.
Снаружи, из бледного света, тяжко дышали барабаны и ныли дудки. Когда смолкали, слышался шорох листьев по крыше хижины.
— Что это?
— Песня.
— Свет. Откуда?
— Еэнн. Он вышел из облаков, смотреть на нас. Праздник середины Дождя.
Найя откинула шкуру и встала, пошла к выходу, стягивая на груди тайку.
Выглянула в распахнутую дверь. Блестели мокрые деревья, по воде бежали серебряные зигзаги. Она подняла голову. Вокруг облачной тропы посередине неба громоздились тучи, а на тропе, освещая края туч круглым лицом, клонилась, рассматривая затопленную землю, яркая луна.
— Как? Уже полнолуние?
— Еэнн… Оставил жену и вышел к нам. Утром уйдёт, и время дождей продлится.
— И что теперь? Мы выйдем, да? Пойдём в деревню?
— Все должны смотреть на Еэнна и просить его.
— О чём?
— О главном себе.
Найя вернулась и зашарила рукой по сложенным на выступы стены мелким вещам.
— Где же, где мой гребень? И лента в волосы.
— Вот. Я сделал тебе.
В бледном свете лента, лежащая на ладонях мастера, казалась залитой малиновым молоком. Разрезанные концы сплетены узлами в решётки и на них — чёрные шарики гладких семян. Найя взяла подарок.
— Спасибо. Это просто лента? Ни для чего?
— Как говоришь?
— Что я должна? Сделать или что?
Он пожал плечами.
— Возьми. Твои волосы белые, как молоко степной козы. Кровь ягод — красиво на белом. И новая тайка.
Найя расчесала волосы и завернулась в белую тайку с красным узором по подолу, — вот куда уносил миски, что вырезал ночами, повязала на волосы ленту. Мастер глянул исподлобья и, быстро отвернувшись, стал собирать мелочи в сумку на поясе, резко двигая руками.
— Что? Я без красоты? Эй?
Она придерживала узел ленты на затылке и смотрела ему в спину, на согнутые плечи.
— Говори!
— Свет от тебя.
Его плечи согнулись ещё больше, и Найе показалос: мастер сейчас ткнётся лбом в жердяную стену.
— Что?
— Ты…
Медленно повернувшись, выпрямился, свесив руки вдоль тела. Под локтем выпирал угол сумки, висящей на плече. Свет полосами ложился на лицо, блестели из тени глаза, когда он поднимал их и снова смотрел в пол, проговаривая медленные слова.
— Ты светла, как Еэнн, белая жена мастера Акута. Но Еэнн — злой охотник ночи. А ты — Вамма-Найя, несущая свет. Твоё лицо — белые сумеречные цветы, когда на них падает свет ночи. Я… Я не видел жён такой красоты.
Найя молчала. И Акут отвернулся, опустив голову.
— Пусть люди думают про нас хорошо.
— Пусть думают. Хорошо, — повторила она, соглашаясь и ожидая продолжения.
— Ты — жена. Я — муж. Там, где праздник. Когда Еэнн уйдет и все пойдут спать с жёнами, я лягу там, — он махнул рукой в угол, где ложился, завернувшись в старую циновку, — а ты…
— Пойдём, мастер Акут.
Найя взяла его за руку и потянула к залитому светом выходу, где под ночным ветром вились по воде сверкающие змейки.
— Я поняла. Ты мне муж там, где люди.
Шли по извивам мостков, чёрных на серебре воды. Найя оглядывалась по сторонам, смотрела, теша глаза блеском воды, убегающей под ночные деревья. Поднимала глаза к небу и вздыхала, наполненная его высотой и простором. Так хорошо ступают босые ноги по ребристым мосткам, так приятно давят на подошвы лианы, скрепляющие жерди. Она поводила плечами, дышала, и, отодвинув всё сказанное мастером на потом, наслаждалась простым: идти, смотреть вдаль и вверх, слушать открытые звуки, не смягченные стенами.
Всё ближе гремели маленькие и большие барабаны, вдруг взрёвывала труба, верно, кто-то дул в раковину. Слышался смех, и по соседним мосткам, топоча, пробегали дети. Маленьких держали за руку старшие. Девочки толкались стайками, роняя в воду цветки. За ними следовали мальчики, смеясь и крича. Силуэты, вырезанные чёрным на сверкающем фоне вод, вдруг пропадали в тени, и тогда только топот, смех и шепотки говорили о том, что все идут к центру деревни.
Впереди светлело. Ветки деревьев уже не трогали лицо и плечи мокрыми листьями, они расступались, отходя дальше от мостков. Держась за руку Акута, Найя вышла вслед за ним на кольцевой помост вокруг площади.
Площадь превратилась в серебряное озеро. Лик полной луны отражался в центре сверкающей чаши. Везде на перилах висели люди, болтали, смеялись. Двери в хижины зияли чёрными прямоугольниками. И за озером, напротив, где был раньше утоптанный вход во владения Мененеса, прямо из воды поднималась лестница к центральному дому. С одной стороны распахнутых дверей сидели женщины, закутанные в покрывала, а с другой — музыканты с белеющими на чёрных коленях барабанами.
Ни в одной хижине не было огня, и всё вокруг залито светом луны.
Акут подвел её к перилам, встал рядом. Мимо, подыскивая себе место, шли мужчины и женщины, касаясь их плечами. Здоровались, смеялись, на ходу рассматривали Найю. Она сначала оглядывалась на каждый возглас, но потом, предоставив Акуту произносить положенные слова, взялась за перила и стала смотреть на колыхание лунной воды, забранной в оправу чёрных мостков на низких столбах. Вода шевелилась, двигалась, утягивая взгляд в глубину, и глаза болели от того, что глубина пряталась под светом, как под слоем фольги.
