— Потерялась, малышка? — прошелестел какой-то нежный мужской голос.
Саманта окаменела. По бокам у нее побежали струйки пота. Незнакомые люди вокруг во все горло распевали гимн Нью-Мексико. Голос вновь зазвучал — так четко, так близко и так знакомо:
— Дядюшка Джек о тебе позаботится…
Нет! Она заткнула уши, кусая губы, чтобы не закричать. Дядюшка Джек склоняется над ней в пропахшей мочой комнате, Дядюшка Джек кладет свои лапы на ее голое тело, Дядюшка Джек подносит ей к животу какую-то изогнутую железку, НЕТ!
Какая-то вымазанная сладкой ватой женская физиономия склоняется к ней:
— Вам плохо?
— Нет, я, все в порядке, небольшое головокружение.
Мерзкое головокружение, от которого блевать хочется, мерзкая проклятая гадость, которую какая-то чертова сволочь пытается заставить ее пережить вновь!
Стиснув зубы, сжав кулаки, Саманта двинулась вперед; она уже не ребенок, и плевать ей на Дядюшку Джека; она с удовольствием представила себе, как голова Джека Мортона разлетается на куски, как арбуз, и, продираясь сквозь потную толпу, мысленно цеплялась за этот образ — его мозги, размазанные по стене.
— Шлюшка поганая… — прошептал голос Джека, и в нем звучала угроза, и он был реален, словно чей-то язык, пытающийся заползти ей в ухо.
Саманта мысленно нажала на спуск, и рот Джека Мортона разорвало на кусочки. Пот побежал по бедрам, по животу, блузка приклеилась к телу. Вдруг она четко услышала, как кто-то хихикает.
Какой-то ребенок. Слева. Ребенок с бледной, землистого цвета кожей, с глазами дохлой рыбы, губами цвета крови. Это он хихикал. У Саманты было такое ощущение, будто все чувства у нее невероятно обострились — «патрульный синдром» — так объяснял когда-то ее инструктор по тактике ближнего боя, ветеран войны во Вьетнаме. Реактивация наиболее древних, на уровне рептилии, частей мозга, вызванная внутренним напряжением. Парни, которым не удавалось перевести себя в это допотопное, находящееся на самой грани сознания, состояние, подрывались на минах или позволяли противнику подойти сзади и перерезать им глотку.
Мальчишка делал вид, что поглощен парадом. Его белая рубашка была уляпана большими пятнами — красными и густыми. Он истерически смеялся.
Словно ангел на облаке, Сэм летела к нему на волнах своего гнева.
Толпа. Визгливые вопли. Орущие красные рты. Оглушительная музыка. Запах пота — сильный, удушающий. Нагромождение влажных горячих тел. Сэм почувствовала, что ноги у нее подгибаются. Какие-то тела, прижатые к ее телу, голова кружится, кружится, кружится, «идем, куколка, идем со мной». НЕТ, голова Джека Мортона вновь и вновь разлетается на куски, нажимать и нажимать на воображаемую гашетку, нажимать неустанно, и… ребенок исчез!
Сэм замерла у бровки тротуара. Мальчишки больше не было. Там, где он только что стоял, блестела на солнце какая-то лужица. Она наклонилась — в нос ударил резкий запах мочи. А с противоположной стороны улицы ухмылялось что-то желтое, довольное — грязной прорезью в мертвой плоти.
Пуститься вдогонку она не решилась. «Приведите нам поддержку, Сэм. Вы — наша последняя надежда». Она резко свернула в сторону и пошла, подчиняясь чувству долга: нужно выбраться из толпы. Цель — станция обслуживания Дака Роджерса. Где должен ждать ее черный «рэйнджровер». Нужно воспользоваться вызванной парадом неразберихой. И к черту Джека Мортона. Джек Мортон только что умер — наконец-то умер, совсем.
Уилкокс еще раз попытался связаться с Альбукерком, потом — с ФБР. Глухо. Никакой слышимости. Телекс вообще не включался. Факс упрямо твердил: «Неправильно набран номер». Уилкокс подошел к застекленной пирамиде, достал оттуда пару заряженных пистолетов и пару винтовок и положил все это на письменный стол. Плотно закрыл задвижку на входной двери, укрепил блокирующую ее металлическую перекладину. Закрыл задвижку на двери в коридор, где находятся камеры. Потом сел, сдвинул на лоб старенькую ковбойскую шляпу и принялся ждать, глядя на раскачивающуюся в зарешеченном оконце ветку сирени и стараясь не думать о том, что может твориться снаружи.
Марвин осторожно продвигался вперед — благодаря высокому росту держать ситуацию под контролем не представляло особой трудности. Ему нужно было найти Бойлза, но тот как сквозь землю провалился. Задержался взглядом на стоящем возле фонтана человеке в черном, походя отметил его необычайную худобу. С высоты своего роста прочесывая взглядом толпу, отметил присутствие в ней скупого на слова паренька со станции обслуживания; как бишь его зовут, ах да — Дак Роджерс — он стрелой летел сквозь толпу, словно футболист, решивший во что бы то ни стало забить гол. Чтобы оценить общую ситуацию, Марвин взобрался на мусорный контейнер. И куда, черт возьми, понесло этого придурка Роджерса? На самой окраине толпы мелькнули рыжие кудряшки Сэм. Молодец — уходит потихоньку. Мимо прошел торговец пирожками, и Марвин нахмурился: от пирожков поднималась тошнотворная вонь. Он опустил глаза.
За торговцем шел мальчик. Изношенный черный костюм весь в пятнах, и кожа какая-то синюшная… Мальчик с кладбища! Сердце в груди громко стукнуло. В тот же миг мальчик обернулся и невозмутимо посмотрел на него блеклыми глазами в красных каемках век. Они стояли совсем рядом — голова мальчика была на уровне ног Хейса. И вдруг что-то со скоростью молнии вылетело изо рта мальчишки, обвило собой левую лодыжку Марвина и со страшной силой дернуло. Марвин забил руками в воздухе, теряя равновесие. И рухнул на спину, за контейнер, услышав, как стукнулся о грязный бетон его собственный череп. Поднял голову, пытаясь встать, и увидел, что же обхватило его ногу. Язык мальчишки. Красный заостренный язык, длинный и гибкий, словно змея, плотный и шероховатый. Марвин огляделся в поисках какого-нибудь предмета, которым можно было бы стукнуть по языку, чтобы ослабить хватку, — о том, чтобы за это хвататься руками, и речи быть не могло.
Мертвенно-бледные глаза мальчишки принялись вдруг вращаться то в одну сторону, то в другую, нос сморщился, а сам мальчишка загоготал. Стоило Марвину наконец решиться на то, чтобы схватить эту гадость голыми руками как язык вдруг отпустил его ногу; на серой ткани брюк быстро расплывалось пятно крови. Мальчик, словно хлыстом, щелкнул языком по бетону и нанес им Марвину молниеносный удар в живот. Хейсу показалось, будто его бритвой пополам рассекли. Было слышно, как по другую сторону контейнера какая-то малышка упрямо требует вафель, а отец, повысив голос, возражает. Под общий смех товарищество скотников исполняет песенку «Я бедный одинокий ковбой». А Марвин Хейс, один из самых блестящих агентов ФБР, пребывает тем временем в некоем сюрреалистическом кошмаре, сражаясь с липким и острым, как нож, гигантским языком какого-то ребенка.
