– Нет! – закричал он, но голоса в голове Келлера призывали к убийству. Неожиданно один из кусочков пластыря, удерживавший веко Пендлтона, отклеился, и веко тут же опустилось, закрыв глаз. Именно это остановило занесенный над стариком нож.
Келлер не смог заставить себя нанести удар в такой ситуации. Перед ним лежал всего лишь изможденный полоумный старик. Доведенная до безрассудства, яростно сопротивляющаяся человеческая развалина. Это было зло, но зло безумия, зло болезни. Он отбросил нож и увидел, что в открытом глазу Пендлтона отчетливо отразилось недоумение. Голоса в голове Келлера взывали в дружном протесте.
Но он не станет убивать ради них!
На какое-то мгновение, показавшееся вечностью, борьба прекратилась. Но внезапно Келлер почувствовал сильный пинок, от которого он отлетел назад и упал навзничь. Пендлтону удалось просунуть ногу в промежуток между их телами, и он пнул Келлера еще раз со всей силой и яростью помешанного. Келлер быстро приподнялся, опершись на локоть, и увидел, что старик пытается отдышаться, встает на ноги и снова сжимает в руке ружье. Келлер, с усилием заставив повиноваться свое тело, поднялся с пола одновременно с ним, и какое-то мгновение двое мужчин стояли лицом к лицу, разделенные пространством комнаты. Келлер пристально смотрел в единственный открытый глаз Пендлтона и видел переполнявшую его ненависть.
Затем ружье медленно поднялось и нацелилось ему в живот, и он увидел, как палец медленно потянул курок. Он увидел, как из черного отверстия вырвалось пламя, потом почувствовал, что падает, отброшенный выстрелом, назад, в открытую дверь.
Мир наполнился грохотом, вырвавшемся из ствола ружья, страдальческими голосами умерших, хохотом сумасшедшего. Все это вихрем закружилось вокруг него в безумной карусели света и звуков.
Он открыл глаза и посмотрел на свое тело. Его живот был разворочен выстрелом, его тело распростерлось на балюстраде лестницы, ведущей вниз, и он видел, как кровь стекает по его бедрам. Его рубашка и верхняя часть брюк были разодраны в клочья, и ему было видно, как его блестящие кишки начинают вываливаться из зияющей раны. Они вытекали из него вместе с кровью, и от них шел пар.
Он протянул дрожащую руку к ране и, пытаясь удержать выпадающие наружу внутренности, стал заталкивать их обратно в живот, надеясь сохранить этим свою жизнь. Невероятно, но он не чувствовал при этом никакой боли. Он решил, что это шок.
Потом он оттолкнулся от балюстрады, встал на ноги и пошел обратно в комнату, безуспешно пытаясь одной рукой закрыть свою рану. Пендлтон, в ужасе взирая на него, упал на колени и повернул ружье стволом к себе.
Келлер не чувствовал ненависти. Только безмерную досаду. В том, что произошло, не было вины этого человека; его довели до такого состояния. Келлер мог испытывать лишь жалость к нему. И вдруг его обволокло ярким светом. Белым, ослепительным светом. Он почувствовал, что поднимается в воздух, освобождается от своего тела, влекомый новым приливом сил, сил и энергии, каких никогда не ощущал прежде. Свет заполнял каждую частицу его существа, пронизывал его насквозь, превращал его в теряющую форму, парящую субстанцию. Он испытывал неописуемое блаженство, почти экстаз, но это был чистый, заполняющий его целиком экстаз.
Он посмотрел вниз и увидел, что комната удаляется от него, увидел, как Пендлтон приставляет ружье к своему горлу, как его палец нажимает на спусковой крючок. Скорбь охватила его новое существо, но она прошла, не покинула его окончательно, а стала частью его странного душевного подъема. Он увидел свое физическое тело, лежащее на полу, обгоревшее до черноты и обуглившееся, почти потерявшее человеческую форму, и начал понимать суть происходящего.
Он не уцелел при катастрофе. Он погиб вместе со всеми.
Потусторонние силы сохранили его, оставили его в этом мире, чтобы он отомстил за их смерть, чтобы страждущие души смогли обрести свободу. И они обретут ее теперь, ибо человек, повинный в их смерти, теперь сам стал мертвецом. И он, Келлер, не был причиной его смерти. Он почувствовал одновременно облегчение и радость, каждое из этих чувств переживалось им по – новому, с благоговением, и это переживание совершенно отличалось от земного восприятия всех проявлений жизни, которое, как он теперь понимал, было скованным и подавленным.
Его окружили души погибших в катастрофе, они поднимались вверх вместе с ним, соединялись с ним. Но зло покинуло их, тот, кого звали Госуэлл, исчез. Он потянулся вниз, к душе Пендлтона, в то время как другие невидимые руки тянулись сверху к Келлеру, приветствуя его и помогая. И прежде, чем комната, дом, поле внизу исчезли из его взора, он мельком увидел Хоббса. Хоббса, который стоял, прислонившись к автомобилю, и смотрел вверх, который знал, что сейчас происходит, который с самого начала догадывался о нереальности существования Келлера в этом мире и который получил теперь полное подтверждение своих догадок. С самого начала эти догадки вызывала странная, едва заметная аура вокруг Келлера, и теперь Хоббс понимал суть и смысл случившегося, правда, еще не до конца. Эта женщина, умиравшая на Хай Стрит. Ее лицо исказил страх, когда она посмотрела на него. Она тоже поняла в момент своей собственной смерти. Он чувствовал добрую волю, исходившую от медиума, и он улыбнулся своему новому бытию, своему новому рождению.
Он чувствовал их присутствие. Он чувствовал, что Кэти здесь, рядом с ним. Это не была их прежняя физическая близость, а что-то совсем другое, ибо каждый из них был теперь как одно целое с другим. И эта любовь была намного возвышеннее. Они тянулись к нему, утешали его в печали, увлекали его дальше вместе с собой. Первые проблески понимания озарили его; это были только проблески, но в них содержалось неизмеримо больше мудрости, чем во всех его земных знаниях. Это было самопознание, сущность всего сущего. Теперь он знал, почему существует жестокость. Почему безумие творит самое себя. Почему существует на свете зло. Откуда берется кровожадная гордость. Отчего возникают войны.
Его охватила печаль, но в ней не было горечи. Была радость, радость, которая была теперь ему понятна, ощущение счастья, которое охватило его и еще теснее соединило с другими. Предстояло еще так много узнать, осмыслить. То знание, которое он уже приобрел, говорило ему, что это только начало, первый неуверенный шаг. Впереди гораздо больше таких шагов, и каждый из них будет более значителен, чем предыдущий.
Но если это было только началом, то насколько устрашающим, наполненным опасностями будет весь путь? Тревога оказалась лишь мимолетной, и она быстро стала еще одной составляющей его существа, еще одной частью их всех. Он чувствовал, как их тепло, их поддержка проникали в него, окутывали его, сливались с ним. Охваченный этими новыми ощущениями, он испустил крик восторга и радостного возбуждения. И устремился вперед.
