— А что, — спросил Луис, — все, что Тимми кричал, — правда?
— Истинная! — выдохнул Джад. — Чистейшая правда. Я ведь и впрямь в Бангоре в бордель к девкам наведывался. Как и почти все мужики, хотя не отрицаю, немало есть и праведников. А мне вот невтерпеж было хоть изредка в чужую плоть вторгнуться. Или заставить бабу за деньги сделать то, что жену никогда не осмелишься попросить. И у мужчин, Луис, бывают свои причуды. По-моему, ничего страшного я не совершил. А последние восемь-девять лет вообще не грешу. Да и Норма, узнай обо всем, не покинула бы меня. Правда, что-то, наверное, навсегда ушло бы из наших отношений. Что-то дорогое и милое сердцу.
Глаза у Джада покраснели, веки набрякли, взгляд затуманился. ОЧЕНЬ НЕПРИГЛЯДНЫ СТАРИКОВСКИЕ СЛЕЗЫ, подумал Луис. Но, когда Джад протянул к нему руку, крепко и по-дружески сжал ее в своей.
— Тимми говорил только плохое. Только плохое. Господи, да у каждого в жизни немало такого. Дня через два-три Лорин Пуринтон навсегда уехала из Ладлоу. Те, кто видел ее уже на станции, говорят: под каждым глазом по фингалу, грудь ватой обложена — тоже, видать, вся в синяках. Алан и словом о ней не обмолвился. Джордж умер в 1950-м, не знаю, оставил ли какое наследство внуку с внучкой. Ганнибала выгнали с должности — как раз из-за того, в чем обвинил его Тимми. Из-за чего именно — не скажу, ни к чему вам это. Положим, за неоправданные расходы из городского бюджета. Хотели даже судить за растраты, но делу так и не дали ход. Сочли, что, лишив места, достаточно наказали, ведь всю жизнь он ходил в «шишках».
Но не так уж плохи эти люди. О хорошем почему-то вспоминают реже. Ганнибал основал фонд для строительства больницы, это еще перед войной. Алан Пуринтон — добрейшей души человек, таких я больше не встречал. А Джордж Андерсон и хотел всего-то ничего: всю жизнь управлять почтой. А эта ТВАРЬ в каждом видела только плохое. Говорил Тимми только о плохом, хотел, чтобы только плохое оставалось в памяти, потому что сам ПЛОХ, потому что видел: мы ему опасны. Тимми Батерман — тот, кто ушел воевать, — был обычным милым мальчишкой, не ахти каким умным, но добрым. А тот, кого мы увидели в тот вечер в лучах красного заката, — чудовище. Может, зомби, может, сама нечистая сила. Может, еще и названия нет, однако микмаки знали о таком, пусть и безымянном.
— О чем же? — спросил недогадливый Луис.
— О том, к чему прикоснулся Вендиго, — спокойно ответил Джад и глубоко вздохнул, задержал дыхание, выдохнул, взглянул на часы.
— Вот и день прошел. Поздно уже, Луис. Что-то на меня недержание речи напало.
— Ничего подобного. Вы очень интересно рассказывали, — возразил Луис. — Так чем же все кончилось?
— Через два дня дом Батерманов сгорел дотла. Ночью. Алан Пуринтон уверен был, что кто-то поджег. Весь дом керосином облили. Запах потом три дня стоял.
— И что, оба сгорели?
— Да, сгорели. Но умерли еще до пожара. У Тимми в груди две пули засели из старого отцовского кольта, он у отца в руке был зажат. Похоже, старик убил сына, облил дом керосином, сел на стул подле радио, чиркнул спичкой и выстрелил себе в рот.
— Господи!
— Тела обуглились, и все же окружной полицейский врач определил, что Тимми вроде как с месяц мертвый.
Оба замолчали. Тикали часы, отмеряя секунды.
Джад поднялся.
— Я не ради красного словца сказал, что в смерти вашего сынишки повинен. По крайней мере, причастен. Да, индейцы знали это место, но не из-за них оно испоганилось. Не вечно же микмаки здесь жили. Пришли откуда-то: может, из Канады, может, из России. У нас-то они поселились с тысячу лет тому, а может, и все две наберется — наверное, не определить, ведь они отметин глубоких не оставили… Так и исчезли. И мы когда-нибудь тоже, хотя после нас следы поглубже останутся, не знаю уж, на беду или во благо. А место это как было, так и будет, и все его тайны при нем останутся, никто их с собой не унесет. Страшное, жуткое место. Нельзя мне было вас впутывать, тащить туда кота хоронить! Теперь-то мне это ясно. В месте том сокрыты темные силы, и держаться надо подальше, коли дорога жизнь близких да и своя тоже. Эх, слаб я, не совладал! Вы спасли Норме жизнь, и мне хотелось как-то вас отблагодарить. А эти темные силы мое доброе намерение во вред обратили. Силы эти по-разному действуют, вроде как луна — от новолуния до полнолуния. Так и здесь свой цикл есть. Раньше-то бушевала темная силушка, потом вроде пришипилась, а теперь никак снова разворачивается. Боюсь, и я ее орудием стал, чтоб вам досадить через сына. Видите, как все обернулось — и он умоляюще взглянул на Луиса.
— Выходит, эта сила знала, что Гейджу суждено умереть, — предположил Луис.
— Нет. Эта сила и умертвила Гейджа, потому что я вас привел на кладбище и открыл его тайну.
— Не верю, — голос у Луиса дрогнул. — Не верю и никогда не поверю. Такого не может быть.
Он крепко сжал старикову руку.
— Завтра мы хороним Гейджа. В Бангоре. Там ему и оставаться. Не пойду я больше ни на Кошачье кладбище, ни дальше — шага не ступлю!
— Обещайте мне, — хрипло проговорил Джад. — Дайте честное слово.
— Честное слово!
Но в глубине души возгоралась искорка сомнения, искорка надежды, и ее не затушить.
Нет, нет и нет! Ничего подобного на самом деле не было: ни грозного рыкающего грузовика из Оринко; ни отчаянной погони за сыном, когда казалось, вот-вот ухватится Луис за его курточку; ни прострации Рейчел, когда она чуть не ушла на прощальную церемонию в домашнем халате; ни фотографии Гейджа, с которой и в постели не расставалась Элли; ни слез Стива Мастертона; ни драки с Ирвином Гольдманом; ни страшного рассказа Джада о Тимми Батермане. Все эти эпизоды лишь привиделись Луису, пронеслись перед его мысленным взором за считанные секунды, пока он бежал за смеющимся малышом к дороге. Вот позади крикнула Рейчел: «Гейдж! Поворачивай назад! Остановись!» Луис мчался со всех ног: беда, неотвратимая беда все ближе и ближе. И верно: за поворотом послышался рокот мотора, сразу вспомнилось предостережение Джада в их первый же день в Ладлоу: «Смотрите, ЧТОБ МАЛЫШНЯ НА ДОРОГУ НЕ ВЫБЕГАЛА… СТОЛЬКО ВСЯКОЙ ЖИВНОСТИ ГИБНЕТ…»
А Гейдж уже бежал по отлогому спуску лужайки — прямо к шоссе, быстро молотили проворные ножонки, по всем законам природы ему давно уже положено растянуться на земле, но он все бежал и бежал, а грузовик все ближе и ближе, все громче надсадное урчание мотора, что так часто баюкает по ночам. Сейчас же не придумать звука страшнее!
