– Как не быть, – хмуро ответил тот. – Чай, не где-нибудь, а в Трансильвании живем.
– Чего ж ты тут стоишь? Показывай, где они хоронятся.
– Так, господин хороший, кабы мы это знали, давно бы сами справились, – виновато пробасил староста. – А те, кто знал, уже не расскажут.
Рыжеволосый зыркнул на него пронзительно-голубыми глазами, но затем самодовольно усмехнулся:
– Ну, старый, ты, видать, просто спрашивать не умеешь. Гляди, как это делается. – И он кивнул усатому, стоявшему по правую руку. – Начинай, хорунжий!
Разъяснений не требовалось. Дело было нехитрое и уже привычное. Гайдуки по одному подводили селян к хорунжему, а тот доставал из мешка головку чеснока и выдавал по дольке каждому испытуемому. Крестьяне морщились, но старательно прожевывали, после чего стражники отводили их в сторону.
Вдруг одна довольно миловидная девица с длинной черной косой, седьмая или восьмая по счету, поперхнулась, закашлялась и выплюнула чеснок на землю. Все замерли в испуге, даже собаки на мгновение перестали брехать. От неподвижного хищного взгляда рыжеволосого у многих по спине пробежал холодок.
– Повторить! – коротко распорядился он.
Хорунжий буквально вбил в рот несчастной новую порцию. Всхлипывая и пряча глаза, она все-таки разжевала едкую чесночину и после пристального осмотра – не утаила ли чего за щекой – заняла место среди прошедших испытание.
Зато следующий за ней тщедушный паренек даже не попытался попробовать чеснок на вкус. Отвернул голову, дернулся было бежать, но тут же забился в цепких руках гайдуков. По толпе прошелся ропот, но тут же утих от зычной команды рыжеволосого:
– Проверить!
Один из стражников поднес нож к горлу паренька, чтобы и не думал рыпаться, а второй резко дернул за ворот рубахи. На бледной, с синими прожилками шее только наметанный глаз смог бы разглядеть крошечные красные точки. Но гайдуки как раз и были народом бывалым.
– Укушенный, ваше благородие, – четко доложил тот, что рвал ворот.
Парнишка сразу обмяк и повалился бы на колени, если бы его все еще не удерживали под локти.
– Показывай, кто тебя кусал.
Крестьяне опять загудели, многие стали оглядываться по сторонам, но острые пики гайдуков убедили их, что лучше оставаться на месте. Да и укушенный в сопровождении четырех стражников, к всеобщему облегчению, направился не к ним, а в сторону кладбища.
Рыжеволосый с ними не пошел. Уже рассвело, и ему и отсюда было прекрасно видно, что творится за кладбищенской оградой. Паренек указал на старую, уже осыпавшуюся могилу с завалившимся набок крестом. Хорунжему принесли заранее заготовленный осиновый кол. Усатый воин долго примеривался, а потом воткнул заостренную палку в могильный холмик. Дюжий гайдук поднял над головой прихваченный в кузне молот. В этот момент с бугорка вновь посыпалась земля, крест накренился еще сильнее, и кое-кому из собравшихся на площади почудился короткий и глухой стон.
Гайдуку, видимо, тоже почудился, потому что ударить как следует у него не получилось. Кол углубился едва ли на локоть. Раздосадованный силач замахнулся снова и на этот раз приложился от души, с оттяжкой и уханьем. Но его голоса никто не расслышал.
Ни одна трембита не смогла бы издать звук такой высоты, какой разнесся над сельским кладбищем. И уж конечно, не было бы в нем такой боли, отчаяния, ярости, злобы и еще чего-то трудно уловимого. Наверное, обиды. Хотя кому и на кого тут следовало обижаться?
Народ на площади еще долго не мог прийти в себя. Мужчины и женщины одинаково тяжко вздыхали и истово крестились на купол церкви. И только появление гайдуков с укушенным вернуло их к действительности.
– Больше никого не знаешь? – со зловещей ухмылкой спросил у паренька рыжеволосый.
Тот отчаянно затряс головой, но так и не смог произнести ни слова.
– А если еще чесночку?
– Н-н-нет, н-не знаю, – выдавил-таки из себя несчастный.
– Ну и ладно, – с неожиданным равнодушием заключил предводитель гайдуков. – Уберите его, он мне больше не нужен.
Паренек приободрился и почти радостно зашагал за конвоирами. Но дошел только до хорунжего. Бывалый воин плавным бесшумным движением выдернул из ножен саблю и с одного удара снес бедняге голову. Очень аккуратно, отработанным, точным движением, так что даже кровь брызнула в противоположную от него сторону. Гайдуков тоже не замарало, привычные ко всему ребята на замедлили шаг и теперь направлялись к притихшей толпе, продолжающей осенять себя крестным знамением. Возмущаться жестокостью хорунжего никто и не думал. Все правильно – укушенный мороем после смерти сам мороем становится. А жить пареньку и так оставалось недолго – чахотку ни с чем не спутаешь.
Дознание продолжалось еще около часа. Выявили троих укушенных, обезвредили еще одно логово мороя. Но каждый раз толпа вздыхала все тише, крестилась не так истово и замерзала под взглядом рыжеволосого на все меньшее время. Наконец ему и самому надоело. Стариков и детей проверять и вовсе не стали.
– Заканчивай, – вполголоса приказал безусый хорунжему. – Скажи только, пусть хвороста принесут побольше и трупы жгут подальше от села. Не хватало еще аппетит себе испортить.
Он повернулся к старосте, подмигнул ему и весело спросил:
– Ну, старый, в дом-то пригласишь, за стол посадишь? Проголодался я что-то. А она, – рыжеволосый указал тонким пальцем с длинным, чуть загибающимся ногтем на ту девушку, что закашлялась от чеснока, – она мне за столом прислуживать будет. Ну, что встал-то? Дорогу показывай!
Он шутливо подтолкнул старика в спину и двинулся за ним следом, наступая черными остроносыми сапогами на длинную утреннюю тень, тянущуюся от проводника. И только тут все заметили, что сам рыжеволосый тени не отбрасывает.
– Пресвятая Дева! – охнула немолодая дородная крестьянка, стоявшая у него за спиной. – Да он же сам… морой!
– Ты, тетка, о том, чего не понимаешь, лучше не болтай! – одернул ее дюжий гайдук, тот самый, что забивал кол в могилу. – Какой же он морой? Морои – это мертвые кровопийцы, из могил по ночам встающие. А их благородие – стригой. Стригои – они живые, солнечного света не боятся, и чесноком их не проймешь. И у нового господаря они в большой чести. Так что помалкивай, если хочешь до преклонных лет дожить.
– Да как же это? – не унималась женщина. – Он же дочку мою с собой увел! А ежели укусит?
– Знамо дело, укусит, – согласился гайдук. – Сам же сказал, что проголодался. А какой же барин кровушки крестьянской не любит? Так ведь не убьет же небось! Ничего, стерпится, привыкнет.
И стражник направился вслед за начальником. Пожилая крестьянка хотела еще что-то сказать, но передумала, подняла глаза к нему и зашептала молитву.
